Над зубчатой черной каемкой леса из мутного просвета в облаках выглядывала бледная луна, свистел и крутил сухую листву ветер. До лагеря предстоял еще долгий путь, но ребята, хоть и порядочно устали за день, шли бодро, воодушевленные, что все обошлось благополучно и возвращаются они теперь к своим.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Как тяжело после первых удач и похвал стоять в строю и, потупив голову, слушать суровый, непохожий на обычный голос Тимофеева, зачитывающего приказ по отряду:
«…Предупредить Клевцова и Чекалина, что в следующий раз в случае нарушения партизанской дисциплины они будут исключены из отряда…»
Расходятся партизаны, шуршат у них под ногами отжившие свой век блеклые, опавшие листья. В розовато-желтом ореоле, как свечки, горят на солнышке молодые осинки. Но ничего этого Саша сейчас не замечает. Митя как ни в чем не бывало улыбается, шутит с девушками. Такой у него спокойный характер. А Саша так не может. Он медленно прохаживается в стороне за деревьями, стараясь не показываться на глаза ни Кострову, ни Тимофееву, ни Дубову.
— Внеочередной наряд не так уж страшно, отстоим, — успокаивает его Митя, — могли выгнать из отряда…
Люба качает головой:
— Ой, Шурик, Шурик! Мальчишества в тебе еще много…
«Почему только у меня? — обидчиво думает Саша. — А у Митяя?»
— Пожалел вас командир, — укоризненно говорит и Матюшкин, поглаживая свою бородку, — характер у него золотой.
Саша молчит: ему и обидно и еще больше неловко перед товарищами.
Из открытой двери землянки приглушенно льется чистый голос:
Только на днях Саша починил радиоприемник, и все хвалили его за это. А теперь…
Нет, он не пойдет в землянку, пускай там сами крутят приемник как хотят.
— Шурик, принеси, пожалуйста, воды… — Это Таня. Она, улыбаясь, протягивает Саше ведро: — Принесешь?
— Принесу… — бурчит Саша, соглашаясь. Таня сегодня повариха.
— Уж очень ты помрачнел. Хочешь, я за тебя наряд отстою?
Саша недоумевает: шутит Таня или говорит всерьез? Но слова Тани действуют успокаивающе, разгоняют мрачные мысли.
— Я и сам отстою… — отвечает он. Спускаясь к ручью, все же ворчит: — Учительница… Привыкла повелевать.
Имеет красивая Таня какую-то власть над ребятами в отряде, и даже над ним. Все ей охотно подчиняются, даже и взрослые.
Тропинка к ручью вьется, крутится вокруг деревьев. Шелестя, падают сухие желтые листья. Ярко-огненный краешек выглянувшего из облаков солнышка озолотил макушки деревьев, словно поджег их.
На берегу ручья Машенька и Клава, раскрасневшись, усердно стирают белье, сидя на корточках.
— Давай я тебе что-нибудь выстираю? — предлагает Саше Машенька.
Клава молчит. Она вообще молчаливая, замкнутая.
Саша знает, почему она всегда такая хмурая. При бомбежке железнодорожной станции, где Клава работала стрелочницей, погибли ее отец, мать и младший братишка. Осталась Клава совсем одна.
— Сам выстираю… — отвечает он на предложение Машенька. Поставив ведро с водой перед Таней, Саша уходит в чащу леса. Долго сидит один на трухлявом дереве. Снова вспоминает только что пережитое.
…Возвращались они с Митей из разведки. Шли опьяненные удачей. Несли немецкую винтовку и трофейную сумку с патронами, оставив позади себя на дороге труп незадачливого немецкого солдата.
— Эх, пострелять бы… — размечтался Саша. Митя молчал.
— Давай, Митяй… — искушал его Саша, просительно заглядывая в глаза. — Немецких патронов у нас в лагере и так много…
Уже неподалеку от лагеря, в густом еловом лесу, Митя наконец сдался.
Шли и стреляли по очереди, упражняясь в меткости. Так красиво было смотреть, как трассирующие пули оставляли на темном небе яркий след. Никак не предполагали они, что в партизанском лагере, заслышав стрельбу, все переполошатся.
Подбежавшие к ребятам Матюшкин и Алеша сразу же отобрали оружие. Саша было заупрямился, но Матюшкин так тряхнул его, что Саша едва устоял. Их привели в лагерь, поставили перед строем партизан… Какой позор!
Сидя на дереве, Саша еще ниже наклонил голову. Затрещал валежник. Подошла Таня.
— Ужинать… — пригласила она.
Неохотно он поднялся, пошел. Только не попадаться на глаза командиру…
Ровно в двенадцать ночи Митя, отстояв внеочередной наряд, разбудил Сашу. Тот быстро оделся, взял винтовку и вышел из землянки, зевая и поеживаясь от ночного холода. Взобравшись наверх, на склон оврага, он принялся прохаживаться взад и вперед, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Где-то совсем близко похрустывали сучки, мягко шуршали опадавшие листья, изредка тонко попискивали лесные зверьки. В ложбине между голыми верхушками берез небо стало медленно краснеть. Сперва показалась желтовато-красная полоска, а потом не спеша, лениво выплыла над лесом и вся луна, огромная, круглая, похожая на глаз загорающегося прожектора. С каждой минутой она поднималась выше, заметно бледнея, словно пугаясь чего-то. Теперь Саше хорошо стали видны овраги, уходившие в разные стороны в глубь леса. Они помогали партизанам безошибочно находить свой лагерь.