Спускаясь с глинистого обрыва оврага, Митя запнулся о корень, упал, больно ушиб ногу и сорвал вместе с подметкой каблук у сапога. Дальше пришлось идти медленно, часто останавливаясь и прилаживая каблук.
Осенний день короток. Митя запаздывал, явно не рассчитав время. Уже начинало темнеть, когда Митя подошел к Лихвину и остановился в кустах у разветвления дороги. Вниз она вела к реке, к мосту, а вверх — к городу. От нее, как ветви от высохшего дерева, разбегались в разные стороны узкие тропинки. По одной из них, между огородов и разных пристроек можно было выйти на Советскую улицу, по другой — к дому, где жили Клевцовы.
Поразмыслив немного, Митя понял, что уже поздно идти на явку на Советскую улицу. Сумерки быстро сгущались. Моросил дождь со снегом. Идти прямо в дом, где жил Гриша Штыков, тоже рискованно. Вечером на улице мог задержать патруль. Ноги сами собой направили Митю на боковую тропку, где ему знаком был каждый кустик и бугорок, — домой.
Никто не видел, как он прошел к себе. Никто не слышал, как тихо стукнула калитка. Сердитый осенний ветер сразу заглушил радостный возглас матери Мити — Варвары Христофоровны, обхватившей сына. Утром в одиннадцатом часу Митя, вымывшись, сменив белье, вволю выспавшись и досыта наговорившись с родными, оделся получше — серые чесанки с калошами, ватный черный пиджак — и отправился к Грише Штыкову на Пролетарскую улицу, надеясь еще по пути его встретить.
Заложив в карманы руки, с небрежным, скучающим видом Митя прошел через площадь в центре города, мимо комендатуры на Советскую улицу. Затем Митя вернулся обратно и завернул за угол на Пролетарскую, направляясь к дому, где жил Гриша Штыков.
У дома стоял коренастый, широкоплечий полицейский и закуривал от зажигалки. «Что делать?» — подумал Митя, невольно замедляя шаги. Уже кончалась улица. Дальше были канава, обрыв и едва приметная тропка сбегала вниз. Нужно было или повернуть назад, но тогда полицейский мог заподозрить его, или, не останавливаясь, идти вперед.
Но Митя, поколебавшись, принял другое решение: подошел к полицейскому и, сдвинув кепку набекрень, попросил прикурить. Полицейский, пытливо взглянув на него, снова чиркнул зажигалкой и, повернувшись, медленно пошел по тротуару. Митя вошел во двор, выждал некоторое время, не следят ли за ним, и, разыскав низкий, вросший в землю подъезд у забора, решительно постучал в квартиру № 3. Дверь открыл Гриша.
— Гриша! — прошептал Митя, стискивая сухую горячую руку подпольщика. — На полицая нарвался… Будь осторожен…
Когда они передали друг другу что нужно и Митя собирался уходить, Штыков осторожно выглянул в окно. Улица была пуста. С неба не переставая падали крупные хлопья мокрого снега.
— Ну, мы пошли, — сказал Митя. И чтобы ободрить себя и Гришу, пошутил: — Я еще раз прикурю у него…
Гриша смотрел из окна. Он видел, как Митя вышел на улицу, не оглядываясь, быстро пошел по дощатому тротуару.
«Кажется, никого нет», — облегченно вздохнул Гриша и тут же заметил в закоулке приземистого, дюжего человека с белой повязкой на рукаве старой шинели. Тот стоял у забора.
Полицейский оглянулся по сторонам, словно удостоверяясь, есть ли еще кто на улице, и пошел вслед за Клевцовым.
«Плохо дело», — сразу насторожившись, подумал Гриша. Полицай мог схватить Клевцова каждую минуту.
«Надо бежать… — решил Штыков. — Бежать, пока сюда не пришли». Заторопившись, не зная, за что браться, он вдруг снова остановился, и новая мысль перебила прежнюю. Никаких улик у полицая против Мити нет. Ну что из того, что Митя заходил к нему? А если он убежит, то у полицая будут основания подозревать Митю. В угловом доме на Пролетарской улице никто, кроме Штыкова, теперь не жил.
«Нет, бежать нельзя, — мысленно приказал себе Гриша. — Нельзя бежать… Нельзя подводить товарища». И Гриша остался дома, решив пока не показываться на улице.
…Выйдя от Штыкова, Клевцов решительно направился обратно домой. Казалось, опасность миновала. Но тут он заметил, скорее почувствовал, чей-то взгляд на своей спине. Кто-то шел следом. На минуту остановившись, поправляя калошу на валенке, Митя увидел шагавшего позади полицейского. Сомнения не было: полицейский все время следил за ним.
«Бежать, — так же, как и Гриша Штыков минуту назад, подумал Митя. — Бежать. Пока не схватили. Задание выполнено… Бежать!» Рядом, за ветхой изгородью, он увидел кусты, нежилые строения. За ними, Митя знал хорошо, тропинка к реке. Стоило только резко свернуть в сторону за эти покосившиеся сараи. Если бежать что есть духу к реке, то никакой полицейский не догонит его.
«Бежать, бежать», — билось в голове Мити. Но тут же он подумал то, что думал в эти минуты и Гриша Штыков: «Бежать нельзя… Никаких улик у полицая против меня нет. Если я побегу, то полицейскому стане? ясно, с какой целью я ходил к Штыкову… И Штыков сегодня же будет схвачен. Нет… товарища подводить нельзя. Бежать нельзя…»
С трудом сохраняя спокойствие, Митя, ускорив шаг, пошел своей дорогой. Так он прошел площадь, миновал комендатуру с фашистским флагом на фронтоне здания. Полицейский отстал.
Казалось, опасность миновала. Успокоившись, Митя шел по родной Нагорной улице. Вот он уже дома. Течет мирная беседа с матерью, с младшим братом, И вдруг с улицы в калитку резко застучали.
— Полиция… — сразу догадался Митя.
На пороге стоял тот самый коренастый полицейский, у которого Митя закуривал, и с ним еще двое.
— Собирайся!.. — кратко приказал первый. — Пойдешь с нами…
Варвара Христофоровна видела, как повели сына. Видела сестра Катя. Видел младший брат Виктор. Видел и Ковалев. Он как раз шел в комендатуру.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
В партизанском лагере жизнь шла своим чередом. Уходили на боевые операции и возвращались обратно партизаны. Только строже и замкнутее стал командир отряда, когда узнал, что произошло в городе. Никто не хотел верить, что Митя не вернется. Особенно грустили девушки-партизанки. Беспокоило партизан и здоровье Саши. По-прежнему он чувствовал себя неважно.
— А что делать? — угрюмо спрашивал Тимофеев.
— Тепло ему нужно. На деревенской печке полежать… — советовала Люба. — А тут он ходит и еще хуже простуживается.
Перед вечером, когда Саша дремал в землянке, укутавшись на нарах в пальто, Тимофеев, Дубов и Павел Николаевич, выйдя из землянки, стали совещаться.
— Я думаю, следует отправить Сашу в деревню, в Песковатское, к родным… — предложил Дубов, закуривая.
— Опасно отправлять его в деревню, — нерешительно сказал Тимофеев.
— А здесь лучше?.. Совсем изведется парень, — возразил Дубов.
Павел Николаевич мысленно соглашался и с тем и с другим.
«Опасно! — думал он. — Но здесь дело на поправку не идет, а дома, может, отлежится на горячей печке».
— Да идти-то не захочет, упрямый, — добавил он вслух.
— Пойдет, — усмехнулся Дубов, — если особое задание дать. Парень он исполнительный.
— Может быть, денек-другой подождем, — продолжал колебаться Тимофеев. Ему очень не хотелось отпускать Сашу одного.
Когда поужинали, Тимофеев снова подошел к Саше.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросил он, нахмурившись при виде лихорадочных глаз Саши.
— Ничего, товарищ командир… поправляюсь… — вытянулся Саша. Стоял он, закутавшись в пальто. Видно, трясла его лихорадка.
— Поправляешься — это хорошо. Хочу дать тебе задание…
Саша встрепенулся. «В город пошлет. Выручать Митю», — быстро сообразил он.
— Пойдешь в Песковатское, — пояснил Дмитрий Павлович. — Нужен нам свой человек в Песковатском… Был твой отец там, а теперь никого нет. Вот и решили послать тебя. Ты нам поможешь, — Тимофеев говорил не совсем твердо, в душе все еще продолжая колебаться. — Остановишься у своих родных… Будешь осторожно в окно следить за большаком, какие воинские части пройдут, машины, танки. Понял? Заодно отдохнешь и поправишься там…
Саша разочарованно хмурился, но отказаться не посмел. И все же просительно взглянул на командира.