Или «ближний» вам продаст.
Мужичок, оставьте водку.
Может быть (хотя навряд).
Дума сделает находку,
Что и голод тоже яд.
А пройдут еще два года —
Дума вспомнит: так и быть.
Для спасения народа
Надо тьму искоренить…
Засияет мир унылый —
Будет хлеб и свет для всех!
Мужичок, не смейся, милый.
Скептицизм — великий грех.
Сам префект винокурении
В Думе высказал: «Друзья,
Без культурных насаждений
С пьянством справиться нельзя…»
Значит… Что ж, однако, значит?
Что-то сбились мы слегка, —
Кто культуру в погреб прячет?
Не народ же… А пока —
Мужичок, глушите водку.
Как и все ее глушат,
В Думе просто драло глотку
Стадо правых жеребят.
Ах, я сделал сам находку:
Вы культурней их во всем —
Пусть вы пьете только водку,
А они коньяк и ром.
Они совершают веселые рейсы
По старым клоакам оплаченной лжи:
«Жиды и жидовки… Цибуля и пейсы…
Спасайте Россию! Точите ножи!»
Надевши перчатки и нос зажимая
(Блевотины их не выносит мой нос).
Прошу мне ответить без брани и лая
На мой бесполезный, но ясный вопрос:
Не так ли: вы чище январских сугробов
И мудрость сочится из ваших голов, —
Тогда отчего же из ста юдофобов
Полсотни мерзавцев, полсотни ослов?
Когда-то татары
Во время закуски
Бросали под доски
Захваченных русских.
Престранный обычай!
Иль эта расправа
Для их аппетита
Служила приправой?
Российскую прессу
Не меньше пестуют:
Сдавили под прессом
И сверху пируют…
Но к русским татары
Гуманнее были —
Ведь те из-под досок
Свободно вопили!
Наше время, подлое и злое.
Ведь должно было создать нам наконец
Своего любимого героя, —
И дитя законнейшее строя
Народилось… Вылитый отец!
Наш герой, конечно, не Печорин, —
Тот был ангелом, а нам нужнее бес;
Чичиков для нас не слишком черен,
Устарел Буренин и Суворин,
И теряет Меньшиков свой вес.
Пуришкевич был уже пределом,
За который трудно перейти…
Но пришел другой. И сразу нежно-белым
Пуришкевич стал душой и телом —
Даже хочется сказать: «Прости!»
Что Дубровин или Передонов?
Слабый, чуть намеченный рельеф…
Нет! Сильней и выше всех законов
Победитель Натов Пинкертонов —
Наш герой Азеф!
«Чело-ввек! Какого черта
Притащил ты мне опять?»
— «А-lá-аглицкого торта
Приказали Вы подать».
— «Торта? Гм… К свиньям собачьим…
Ярославец?.. Са-та-на…
Сядь-ка лучше. Посудачим…
Хочешь белого вина?»
— «Не могу-с. Угодно торта?
Я лакей, а вы барон…»
— «Человек, какого черта?
Брось дурацкий этот тон!
Удивил! У нас на службе
Все лакеи, как один.
Сядь, ну, сядь — прошу по дружбе».
— «Неудобно-с, господин».
ГЕРОЙ
(Дурак без примеси)
На ватном бюсте пуговки горят.
Обтянут зад цветной диагональю,
Усы как два хвоста у жеребят,
И ляжки движутся развалистой спиралью.
Рукой небрежной упираясь в талью.
Вперяет вдаль надменно-плоский взгляд
И, всех иных считая мелкой швалью.
Несложно пыжится от головы до пят.
Галантный дух помады и ремней…
Под козырьком всего четыре слова:
«Pardon!», «Mersi!», «Канашка!» и «Мерзавец!»
Грядет, грядет! По выступам камней
Свирепо хляпает тяжелая подкова —
Пар из ноздрей… Ура, ура! Красавец.
Есть бездонный ящик мира —
От Гомера вплоть до нас.
Чтоб узнать хотя б Шекспира,
Надо год для умных глаз.
Как осилить этот ящик? Лишних книг он не хранит.
Но ведь мы сейчас читаем всех, кто будет позабыт.