Сестра появилась на перед взором, как всегда, прекрасная даже в черном длинном платье и платке на светлой голове. Она вела истерично рыдающую мать, утирала слезы, поправляя черный платок и обводя глазами толпу в поисках наших лиц. Я судорожно задержала дыхание, встречаясь с ней взглядом. А в живоет появилось такое ощущение, будто я проглотила тяжеленным камень, и он теперь застрял где-то внутри. Отвела взгляд, не намереваясь участвовать в этой показухе. Такое ощущение, будто близкого человека хоронили. Да этот «близкий» даже не вспомнил бы про нас, если бы не прижало.
- Саша!
- Александра, - голоса. Я не хотела даже смотреть в их сторону, быстрее бы загрузиться в машины и закопать это бездушное, бесполезное тело в яму. Надоело все. Надоело.
За столом было все также тоскливо. Перед глазами проносились картинки погребения, смутные образы бросаемой в могилу земли, тонкие пальцы, сжимающие мое плечо, глухие и громкие истеричные рыдания. В тот момент я готова была все отдать, лишь бы не слышать это сумасшествие.
- Саша. – Мать дернула меня за руку к двери, намереваясь отвести подальше от черной безмолвной толпы, пожирающей ресторанную еду.
- Саша, ты эгоистка! Не смей воротить нос от угощений! Ты обязана помянуть своего отца! Обязана! Слышишь? Обязана! – она вопила так громко, что даже эти животные отвлеклись от тарелок. А один – от ее вылизывания. Мерзко.
- Мама. Я ухожу. Не хочу больше здесь находиться. - Не вытерпела я. С меня хватит.
Мать недоуменно проводила меня стеклянным взглядом и возвратилась за стол к падальщикам. Как мерзко. Господи, как мерзко.
Свежий воздух освежил разгоряченные щеки. Гнев покидал свою обитель под действием упорного оптимизма. А я просто шагала по дороге, не обращая внимания на сигналящие машины, орущих водителей, на эту странную прекрасную жизнь, проходящую очень близко, пускающую свою длинные сети по всему миру.
Я свободна. И это хорошо. Я счастлива. Или лучше так: «Я счастлива?». Громкий сигнал где-то очень-очень близко.
- Ты что дура, совсем наркота мозги отшибла, под колеса машин лезешь? - крикнул кто-то, высунувшись из окна.
Рассмеялась. А может, и правда, отшибла? Только не наркота, а бесконечная вереница незнакомых противных, жаждущих чего-то лиц.
Знакомая скамейка радовала глаз. Коричневый цвет, черные ножки и одинокая урна, лениво качающаяся от удара мальчишки, что пнул ее ногой ради развлечения. А на скамейке – человек. Алекс. Что он здесь делал?
- Привет. – Молчит. Ну и хорошо. Так лучше. Так гораздо лучше.
Пару минут сидели в тишине, наблюдали за снующими, перекатывающимися, как пингвины, голубями. Маленькие детки в колясках, проходящих мимо мамочек, оживленно агукали, глядя на странных мелких птичек. Им еще пока было невдомек, что эти птички – голуби, что они любили семечки, что в год их миллионами сбивали машины и ловили уличные коты. Они – часть огромной цепи, как и мы, люди.
- Что случилось? – прикрыла глаза, вдыхая свежий аромат куста за спиной, слушая его мирный диалог с переставшей качаться урной.
- Ничего. Все хорошо. – Алекс даже умудрился выдавить улыбку. А глаза….больные, как у идущего на казнь.
Вздохнула. Как часто мы все-таки врем, особенно в мелочах. Когда нас спрашивают: «Как дела?». Мы отвечаем: «Нормально». И не важно, что сейчас у все внутренности съеживаются от боли, голова взрывается от мыслей, а сердце ноет и стучит, ноет и стучит…. Нормально – отличное слово. Вроде плохо, но жить еще можно.
- А у тебя что? - поинтересовался он.
- Ничего. - Пожала плечами и снова вернулась к рассматриванию парка.
Два человека сидели рядом, на расстоянии плевка. Но они не плевали, не говорили и не слушали. Странная штука - жизнь. Она нас испытывала, даже когда мы не были одиноки. Даже когда мы смотрели в глаза любимым.
- Возьми трубку. - Вдруг донеслось с другой стороны скамейки.
И правда, звонил телефон. Кто? Мама.
- Алло. - Ответила, не задумываясь.
-Ты где? - донеслось обеспокоенное мамино бормотание.
- На улице.
- Доченька, давай домой. Тут Мариша, Коша. Они сегодня у нас переночуют. Мариша тортик принесла, посидим, чаю попьем.
Раздумывала целую секунду, а затем, согласилась. Мама – это святое. Ее нельзя обижать, даже если в душе целая гора плевков, даже если сердце упало куда-то в пустоту. Нельзя. Она такого не заслужила.
Я глянула в сторону Алекса, задумываясь и решаясь. Затем дотронулась до теплого плеча парня. Он вздрогнул. Вырванный из задумчивости этот парень выглядел очень милым и ранимым. Но не стоило обольщаться. Иногда он мог становиться настоящей занозой. Я усмехнулась.
- Хочешь тортик?
- Что? – он нахмурился, забавно, как ребенок.
- Тортик, говорю, хочешь? - повторила уже веселее. Черная туча гнева и злости растворилась в этом растерянном взгляде зеленых глаз.
Я поднялась со скамьи и размяла затекшие ноги. Кругом было уже темно. Лишь силуэты деревьев выделялись из темноты, протягивая длинные ветки к свету уличных фонарей.
- Хочу. - Ожил, наконец, парень.
- Ну, пошли тогда, у меня чай попьем.
- А родители?
- А что родители? Чаю на всех хватит. Пошли.
Я протянула ему руку. С виду вроде дружелюбный жест но, глядя на изменившуюся физиономию Алекса, можно было подумать, что у меня на ладони струйки огня танцевали ча-ча-ча.
***
Опустошение. За гневом, обидой, любовью всегда приходило оно. Иссушающее, не отпускающее опустошение. И вам крупно повезло, если вы одиноки, если вас не окружают постоянно люди, следящие за каждый вашим движением. Я именно такой. Я люблю одиночество. Ценю его, как дар жизни. Только при отсутствии людей, можно подумать, осмыслить происходящее.
Сашке удалось вселить в Лизку надежду. Она смогла подарить ей вторую жизнь. А я не смог. И эта мысль съедала.
И вот сейчас, глядя на протянутую миниатюрную ладошку, я думал не о том, стоит ли согласиться, но о том, стоит ли продолжать. Продолжать корить себя, продолжать думать об условностях, продолжать жалеть. А, может, стоит просто взяться за эту ладошку и пойти дальше?
- Ну, пошли. - Решил для себя, наконец. Теперь все было в руках случая и судьбы. Я отказался сопротивляться.
- О, Сашенька, а ты с гостем? Ну, проходите, проходите. Не часто у нас бывают гости. – Женщина, что открыла нам дверь, была обычной дамой сорока лет. Немного припухлые красные глаза говорили о непролитых или излишне пролившихся слезах, немного мятая футболка, спортивные штаны, сцепленные в пучок волосы.
Странная штука - жизнь. Она заставляла нас сравнивать друг с другом, мерить, у кого больше любви, желания, богатства. Она заставляла нас надевать различные маски, играть непонятные роли. А мы не сопротивляемся, идем у нее на поводу, сравниваем, анализируем, фантазируем. И я не стал исключением.
Я вспомнил свою собственную погрязшую в мечтах мать: ее поседевшие волосы, которые она обильно красит в белый цвет, ее руки, что постоянно тряслись, будто живя отдельной от хозяйки жизнью, ее лицо, покрытое морщинами и шрамами бурной жизни.
Я вспоминал ее и сравнил с этой милой и улыбчивой женщиной, которая степенно наливала чай, стараясь не смотреть на дочь, стараясь, видимо, не осуждать ее. Интересно, в каждой семье есть проблемы? Проблемы, связанные с непониманием?
Я думаю, именно такие проблемы – самые сложные. Их почти невозможно решить и вовремя обнаружить. Люди привыкли скрывать все в себе.
Тем временем, мне положили на блюдце кусок торта, дали чашку чая, чайную ложку, а я сидел, не понимая, зачем пришел. Я ведь не знал эту грустную девчонку, не знал о ней совсем ничего, кроме того, что она очень миленькая и украла у меня сестренку. Ладно, не украла, спасла. В мыслях надо быть честным. А что еще? Ну, училась вроде в школе, дружила с девчонками, завладевшими сердцами моих друзей–дураков, которые теперь хрен положили на общение со мной. Ну, ладно, это не страшно. Страшно то, что мне все равно, есть они или нет.