— Не похвалит, я лучше знаю. Он мне сказал, знаешь, как? «Машина дана для сбережения моего времени, ибо оно нужно государству. Твое время пока еще никому не нужно, кроме тебя, — ходи пешком! Эксплуатировать мое положение я тебе не позволю». Нет, честное слово, нельзя!
— Ха! — презрительно сказал другой. — У всех наших знакомых дети катаются на папиных машинах, а у самого большого начальника даже в пургу запрещено. Какая же тебе выгода, что твой папа всеми командует?
Саша молчал, опустив голову. Он явно не хотел больше спорить и не собирался уступать настояниям товарищей. В вестибюль вошел с улицы человек. Подростки радостно метнулись к нему.
— Моя машина пришла! — закричал один из них счастливым голосом. — Мой папа прислал, айда все в машину! Саша! — крикнул он. — Иди с нами, я разрешаю.
Саша колебался. Его страшила пурга, но выговор отца был еще страшнее.
— Нет, я не пойду, — ответил он наконец. — Я с кем-нибудь, кто по дороге.
Ребята убежали. Саша остался один. Он тщательно закутывался, но не торопился выходить наружу. Я подошел к нему.
— Нам с тобой, кажется, по дороге, — сказал я, — Пойдем, Саша.
Пурга и в самом деле была злая. Мы с Сашей раза два падали, пока добрались до его дома. У парадного он поблагодарил меня и, стряхнув с одежды снег, сказал с гордостью:
— Папа меня сегодня похвалит. Ему понравится, что я сам добрался. — Он тут же застенчиво поправился — С вашей помощью, конечно!
Саше было пятнадцать лет, когда он влюбился. Об этой любви скоро узнал весь наш небольшой город. Я хорошо помнил его подругу. Это была широкоплечая, веселая и миловидная девочка с удивительно большими серыми глазами и светлыми волосами. Звали ее Таня. Саша, обычно правдивый, тогда впервые стал лгать — уходил на свидания с Таней, а отцу сообщал, что занимался у товарищей. Летом молодые влюбленные удалялись в тундру и сидели у какого-нибудь озерка в накомарниках и перчатках для защиты от гнуса; зимой в большие морозы и пургу прятались в парадных на окраине, где их мало знали. Но шила в мешке не утаишь, еще меньше можно было утаить их нежные взгляды, совместные прогулки и густо посыпавшиеся по всем предметам тройки… Узнали в городе и о разговоре между Колотовым и сыном.
— Рано, рано задумал за юбками волочиться! — сурово выговаривал отец. — Сегодня тебя поймали на поцелуях, а завтра на что пустишься? Разврата не допущу, так и знай!
Сын мужественно защищался:
— Это не разврат, папа! Я люблю Таню. Мы с ней поженимся.
— Что? — закричал скорее удивленный, чем разгневанный Колотов. — В восьмом классе женишься? А кто тебя, разреши узнать, женит в пятнадцать лет? Смотри, какая самостоятельная единица, глава семьи! Да тебя пока можно соплей перешибить!.. Так вот — с завтрашнего дня кончай с этой дурью. Никаких тайных встреч и прочего — ясно? Хулиганство это, а не любовь!
И тогда скромный и тихий Саша взбунтовался против родительской власти.
— Никогда, пала! — сказал он. — Слышишь! Я никогда Таню не оставлю!
Последующие события разыгралась бурно и драматично. В Саше, видимо, от отца была не одна фамилия. Колотое с возмущением узнавал в поведении сына свое пренебрежение мнением окружающих, свое упрямство, свое бесстрашие, свою прямоту — она была, пожалуй, всего неприятней. Таня, растерянная и вначале струсившая, быстро переняла стойкость своего друга. До ее семьи тоже дошел слух об их встречах с Сашей, и она выдержала такую же сцену со своими родителями, какая выпала на его долю. А когда к ней пытались применить более действенные средства, чем слова, убежала к подруге, а оттуда в школу, где и ночевала три дня. Саша явился к родителям Тани для решительного объяснения.
— Я не разрешаю вам бить Таню! — негодовал он. — Не смейте даже думать об этом! Если вы родители, так думаете, вам все можно? А я не позволю ее обижать!
Отца Тани, опытного мастера, сильного здоровенного мужчину, меньше всего можно было упрекнуть в трусости. Но и его поразили горящие возмущением глаза Саши, разгневанное лицо мальчика. Кроме того, Саша был сыном начальника, облеченного высокой властью в этом далеком краю, — следовало прежде всего выяснить, говорит ли мальчишка от одного своего имени.
Мастер в тот же день дозвонился до Колотова.
— Вы меня, конечно, извините, — начал он дипломатично. — Я насчет своей паршивой Таньки и вашего сынка. Сегодня имел с ним встречу. Так сошло вроде ничего, а только грозился на меня, кулаком даже стучал. Вам, может, все равно, но мне, как родителю, обидно…
Колотов не дал ему договорить.
— Что? Что? — закричал он. — Грозился? Кулаком стучал? Ладно, придется с моим сорванцом поговорить покороче!