— Было непохоже, что операцией кто-то руководит, — рассказывал Саша. — Нас предоставили самим себе, и мы воевали больше с морозом, чем с чеченцами. Я сидел в этом гребаном атобусе и думал: “Куда же делось наше командование?”
В последний день операции они захватили в плен чеченского подростка лет шестнадцати на вид. Они только что вошли в деревню, оставленную террористами. Повсюду были воронки от бомб, сгоревшие дома; валялись трупы боевиков, местных жителей, заложников и российских солдат. Судя по всему, этот парень отбился от своих и угодил прямо к ним в руки.
— Он был очень напуган, очевидно, ждал, что его будут бить, — вспоминал Саша, — но я отвел его в сторону и попытался разговорить. Он казался смышленым парнем, хорошо говорил по-русски. И мне было интересно: как он оказался среди террористов? Ему бы в школу ходить! Он сказал мне поразительную вещь: “Я ненавижу войну, но я не мог не пойти воевать, потому что пошел весь класс”. И тут я вспомнил рассказы деда, как во время Великой Отечественной войны они всем классом ушли добровольцами на фронт. И подумал, что эти чеченцы — никакие не террористы, хоть и захватили заложников. В террористические организации не вступают всем классом. Это народная война.
Саша тогда нашел полевой журнал чеченского командира. Он был поражен его организованностью: в конце каждого дня чеченец хладнокровно пересчитывал свои боеприпасы, оружие, людей и запасы провизии.
В этом чеченском дневнике в списках боевиков было несколько арабских имен, и это было первое свидетельство иноземного присутствия в Чечне. Саша передал журнал командиру, и уже на следующий день директор ФСБ Михаил Барсуков показывал дневник журналистам как свидетельство того, что на стороне чеченцев воюют “иностранные наемники”. Даже сам Ельцин в интервью, данном в Кремле, упомянул о захваченном дневнике.
Саша присутствовал на пресс-конференции 20 января 1996 года, когда шеф ФСБ Барсуков, отбиваясь от журналистов, заявил: “Использование установок “Град” носило главным образом психологический характер. “Град” был демонстративно выставлен у чеченской границы, чтобы местное население, и чеченцы в том числе, увидели, что у федеральных сил есть такие установки… [Они] стреляли по району, который находился от населенного пункта за полтора километра, на чеченской территории на том берегу Терека, где могли сконцентрироваться пришедшие на помощь бандформированию боевики”.
Саша слушал и тихо матерился. Когда он бежал к деревне по мокрому полю, ракеты, выпущенные из этого самого “Града”, взрывались справа и слева; двое его друзей погибли под обстрелом. Как Барсуков мог так бессовестно врать всему миру? А потом и сам Ельцин вторил из Кремля: “Там оружия — горы. Там был дудаевский опорный пункт с дотами, дзотами, с проходами под землей между домами, специальные сооружения, боевая техника, тяжелая боевая техника…, там под землей [была] огромная опорная база Дудаева”.
Это чистой воды вранье сильно подорвало Сашину веру в систему, но он по-прежнему считал, что войну необходимо выиграть. У него не было ненависти к чеченцам, но он был патриотом. Он и мысли не допускал о поражении.
Когда осенью 1996 года генерал Лебедь подписал Хасавюртское соглашение, Саша разделял мнение большинства своих коллег в ФСБ, что мир этот — унижение для России. Страдания, лишения, потери — все это, оказывается, было напрасно. Генерал Лебедь считался в кругу Сашиных друзей-офицеров изменником, человеком, который ради политики предал память погибших ребят.
В НАЧАЛЕ СЕНТЯБРЯ 1996 года, вскоре после подписания Хасавюртского соглашения Ахмед Закаев, советник по национальной безопасности временного президента Чечни Зелимхана Яндарбиева, въезжал в свой новый офис, который находился в одном из немногих уцелевших зданий в Грозном. За последние два года он, как и все правительство республики Ичкерия (так называли Чечню сепаратисты), работал в полевых условиях в горных пристанищах партизан.
Когда-то Закаев был ведущим актером грозненского Драматического театра, играл Шекспира и русскую классику и мечтал о культурном возрождении Чечни на развалинах Советской власти. После распада СССР он возглавил национальный союз театральных деятелей; у него были политические амбиции, и он шутил, что идет по стопам Рейгана. Но тут началась война. Закаеву пришлось сменить театральные костюмы на камуфляж бойца партизанской армии, зеленую бандану с исламскими надписями и автомат Калашникова. В августе он возглавил один из отрядов, штурмовавших Грозный. И вот теперь он мог наконец, вернуться к гражданской жизни и занять пост в руководстве независимой Ичкерии. Главной его заботой было наладить дисциплину в победившей партизанской армии и заставить строптивых полевых командиров подчиняться правительству. Закаев считал, что все эти проблемы было бы легко решить, если бы в самом конце войны не погиб президент Ичкерии Джохар Дудаев, единственный, кто мог объединить враждующие группировки.
Закаев познакомился с Дудаевым в начале 1990 года. Это был единственный чеченец, дослужившийся в СССР до генеральского чина. Поначалу Закаев с подозрением отнесся к лощеному сорокашестилетнему мужчине с ухоженными острыми усиками и в нелепой советской фуражке. Чтобы стать генералом, он должен был доказать свою стопроцентную преданность Коммунистической партии. Как представитель нацменьшинства, он должен был полностью ассимилироваться и жениться на русской. С Дудаевым все так и было. Он даже плохо говорил по-чеченски. Но когда Закаев на конференции услышал его речь о возрождении чеченской нации, он был потрясен. Под оболочкой советского генерала скрывался убежденный националист. Закаев увидел в нем человека, который мог бы привести их народ к свободе. Сам будучи актером, он моментально оценил привлекательность Дудаева для масс — это был прирожденный лидер.
После развала СССР Дудаев занялся политикой и вскоре был избран президентом. Три года спустя, в ноябре 1994 года, он позвонил Закаеву и предложил ему пост министра культуры. А через месяц началась война.
21 апреля 1996 года Закаев должен был находиться рядом с Дудаевым, но ему нужно было уехать в Урус-Мартан на похороны отца. Это, вероятно, спасло ему жизнь.
В тот день Дудаев, его жена Алла и четверо помощников отправились в горы на двух машинах — джипе и фургоне; им предстоял сеанс телефонной связи с внешним миром. Было около шести вечера, и солнце уже зашло в долине, но на склоне холма, где они остановились, было еще светло. Алла должна была выступить по “Радио Свобода” с мирным обращением к женщинам России. Но сначала Дудаев решил позвонить в Москву депутату Госдумы Константину Боровому, одному из главных сторонников мирного урегулирования.
Дудаев пользовался спутниковым телефоном, подаренным ему высокопоставленными друзьями в Турции. Закаев где-то прочитал, что сигнал его может быть запеленгован для наведения ракеты, и предупреждал об этом президента. Но Дудаев уверял, что такое невозможно — это секретная американская технология, недоступная русским. Наверное, он знает, что говорит, успокаивал себя Закаев; все-таки генерал авиации.
Что же касается американцев, считал Дудаев, то не стоит беспокоиться. Источник в турецком правительстве заверил его, что США не оказывают русским никакой поддержки, ведь стало же американское “Радио Свобода” главным информационным ресурсом сепаратистов. К тому же Ельцин осознает необходимость мирного урегулирования, и война должна скоро закончиться. А потом американцы захотят иметь дело только с ним, с Дудаевым, потому что он единственный, кто может обеспечить стабильность в богатом нефтью регионе и обуздать “безумцев” — радикальных исламистов. Зачем же Америка будет ему вредить?