АСЛАН МАСХАДОВ, УМЕРЕННЫЙ светский лидер, конечной целью которого было “привести Чечню в Европу”, рассчитывал на быстрое восстановление разрушенной войной экономики. Для этого был необходим мирный договор с Россией, который открыл бы дорогу банковскому, торговому, таможенному и прочим экономическим механизмам и прямому бюджетному финансированию Чечни. В Москве эту повестку дня продвигала “партия мира” — Рыбкин и Березовский, а противостояла ей “партия войны” во главе с Куликовым.
На внутреннем фронте Масхадову противостояли два демона — анархия склонных к терроризму полевых командиров и идеология политического исламизма; их представляли Басаев и Яндарбиев, поддержанные 30 процентами проголосовавших.
Масхадов начал с того, что попытался умиротворить этих демонов — он пригласил в правительство террориста Басаева и исламиста Мовлади Удугова, назначив одного из них ответственным за восстановление экономики, а другого — за переговоры с Россией. Сейчас невозможно сказать, удалось бы Масхадову укротить террористов и исламистов, если бы чеченская экономика пошла вверх. Печальный исторический факт состоит в том, что экономическая помощь из Москвы так и не поступила, и в течение всего периода между двумя войнами влияние исламистов росло, а террористы продолжали действовать безнаказанно. По мнению Ахмеда Закаева, к дестабилизации правительства Масхадова приложили руку российские спецслужбы, тайно поддерживавшие и террористов, и исламистов.
В НАЧАЛЕ АПРЕЛЯ 1997 года в кабинете президента Ингушетии Руслана Аушева состоялось совещание, на котором обсуждалось восстановление Чечни. Присутствовали заместитель секретаря российского Совбеза Березовский и два члена масхадовского кабинета — Шамиль Басаев и ближайший сподвижник Масхадова Ильяс Ахмадов. Как рассказал мне много лет спустя Ахмадов, получивший в 2004 году убежище в США, разговор шел по кругу — чеченцы требовали обещанных денег на восстановление, для чего было необходимо заключить мирный договор, которому препятствовала “партия войны” в Москве, в то время как Чечня все больше скатывалась в хаос и анархию.
— Если бы у вас были ресурсы, с чего бы вы начали? — спросил Березовский.
— С кирпичного завода в Грозном, — в один голос ответили Басаев и Ахмадов. — Это и рабочие места для бывших бойцов, и кирпич для строительства, а это значит, еще сотни рабочих мест.
Борис вопросительно посмотрел на Аушева — отставного генерала, пользовавшегося доверием как в Москве, так и у чеченцев. Тот одобрительно кивнул.
— Сколько для этого нужно денег? — поинтересовался Березовский.
— Два миллиона долларов, — ответил Басаев.
26 апреля в ингушский аэропорт Слепцовск с сумкой, в которой лежало два миллиона долларов наличными, прилетел партнер Бориса Бадри Патаркацишвили. Басаев и Ахмадов приняли деньги, Руслан Аушев засвидетельствовал их передачу и выделил охрану для транспортировки денег в Чечню. Вернувшись в Грозный, два министра принесли сумку с долларами своему президенту, и тот распорядился оприходовать их как первое крупное поступление в государственную казну Ичкерии.
На следующий день оперативная информация о передаче наличности поступила к министру внутренних дел Куликову. Как пишет Куликов в своих мемуарах, он тут же поехал к Ельцину, чтобы доложить о тайном финансировании Березовским чеченских “бандитов и убийц”. К удивлению Куликова, “информация не произвела на Ельцина никакого впечатления”. Президент был в курсе дела. Он “дал понять, что этот разговор ему неинтересен”.
Много лет спустя эпизод с передачей двух миллионов вспомнили, когда обвинили Березовского “в финансировании террористов”; путинская Генпрокуратура пыталась убедить в этом недоверчивых англичан. Но меня заинтересовал совсем другой аспект этой истории.
— Борис, неужели ты отдал чеченцам два миллиона собственных денег?
— Что я, сумасшедший? Конечно нет, — сказал Борис. — Это были бюджетные деньги, Борис Николаевич распорядился. Мы просто их обналичили. Дело в том, что в Чечне разбомбили все банки, и их невозможно было туда перечислить.
КАК-ТО В АПРЕЛЕ 1997 года Березовский попросил меня приехать в Клуб.
— Ты можешь изобразить из себя агента ЦРУ?
— Во-первых, выдавать себя за представителя федеральной власти у нас уголовно наказуемо, — сказал я. — Во-вторых, зная тебя, надеюсь, что стрельбы не будет.
— Ты ведь представитель Сороса, не так ли? — хитро улыбнулся Борис. — У тебя есть визитка? Этого достаточно. В России все считают, что фонд Сороса — крыша ЦРУ. Поехали ко мне на дачу; мне нужно, чтобы ты олицетворял собой Америку. От тебя ничего не потребуется — только осчастливить нас своим присутствием и надувать щеки, больше ничего.
На даче я оказался за столом с Борисом, секретарем Совбеза Рыбкиным и Мовлади Удуговым, заместителем премьер-министра Чечни. Обсуждали текст мирного договора, подписание которого было запланировано на следующий месяц.
Это была странная трапеза: Рыбкин, с повадками самоуверенного кремлевского аппаратчика; Борис, потягивающий Шато Латур; Удугов, прервавший переговоры, чтобы совершить вечерний намаз, и я, изо всех сил старавшийся казаться американским шпионом.
Через три часа проект договора был готов. Это был документ-айсберг, значение которого состояло не только в том, что в нем было написано, но и в том, о чем умалчивалось. В возвышенных фразах он провозглашал мир между двумя народами, враждовавшими несколько столетий, и отказ от применения силы в будущем. Он открывал дорогу дальнейшим практическим соглашениям. Но вопрос о независимости Чечни или ее статуса в составе Российской Федерации — то, из-за чего, собственно, и велась война, в договоре вообще не затрагивался. Это был компромисс, достигнутый с оглядкой на радикалов с обеих сторон. И хотя переговорщики, покидая дачу Бориса, чувствовали, что сделали максимум возможного, их работа взошла семенами новых раздоров в обоих лагерях: в стенах Кремля и в горах Кавказа.
28 АПРЕЛЯ 1997 года, около 7 часов вечера, на вокзале в Пятигорске взрывом бомбы были убиты двое и ранены более сорока человек. Подписание Мирного договора опять оказалось под угрозой срыва.
Министр внутренних дел Куликов тут же обвинил во взрыве чеченских террористов и сообщил об аресте двух чеченок — участниц рейда на Первомайское, которые якобы признались, что заложили бомбу.
— Теперь все могут убедиться в том, что партия войны на самом деле находится не в Москве, а в Грозном, — объявил Куликов по телевизору и призвал “совершить превентивные удары по базам боевиков”.
Но когда спустя два дня Рыбкин с Борисом прилетели в Грозный, Закаев им объяснил, что одна из двух террористок, названных Куликовым, жива и здорова, и спокойно живет в городе. Другая погибла еще год назад. А тех двух женщин, которые будто бы признались в теракте, арестовали до взрыва, а не после него.
Рыбкин тут же обрушился на Куликова в прямом эфире, воспользовавшись услугами всегда находившейся рядом группы ОРТ:
— Многие и в Чечне, и в России хотят разрушить хрупкий мир, но мы этого не допустим… независимо от того, какой величины звезды у них на погонах.
“А потом произошла ужасная вещь, — рассказывал мне Закаев, даже спустя много лет кипевший от возмущения. — Этот идиот, Салман Радуев, взял на себя ответственность за взрыв на вокзале. Он хотел любыми способами напомнить о себе.
Мы знали наверняка, что он не имел к этому никакого отношения. Масхадов был взбешен. Он приказал арестовать Радуева за ложные заявления, но мы не могли его достать. Так наша собственная партия войны подыгрывала “партии войны” в Москве. А я тогда понял, что русские готовы устраивать теракты против своих же собственных граждан, лишь бы обвинить нас в этом”.