“Он нарывается на неприятности, его посадят”.
Глава 25. Враги Большого брата
Афины, 31 августа 2003 года. Бывший владелец НТВ Владимир Гусинский задержан по прибытии из Израиля на основании российского запроса по обвинению в мошенничестве и отмывании денег. Его объяснения, что суд в Испании уже рассматривал точно такой же запрос и принял решение в его пользу, не возымели никакого действия. Гусинского отпустили под залог и велели оставаться в Греции до конца разбирательства. Наконец, 14 октября афинский суд отверг запрос об экстрадиции, вынеся постановление, что вменяемые ему деяния по греческим законам не являются преступными.
К началу 2004 года кампания по демонизации Бориса приобрела в России масштабы государственной политики. В изображении подконтрольного Кремлю телевидения Березовский превратился в собирательный образ дьявола, гоголевского “чорта” для масс, эдакого оруэлловского Эмануила Гольдштейна из “1984” — врага народа и антипода Большого Брата, сбежавшего за границу, чтобы повести силы зла в поход против Страны и ее Президента. Подозрения в связях с Березовским стали синонимом политической неблагонадежности. Один из правозащитников даже подал в суд за клевету, когда его обвинили в получении финансирования от Бориса. В другой раз важный чин министерства юстиции заявил, что Березовский в сговоре с королями преступного мира организовал бунты заключенных в колониях. Министр обороны сказал, что наше финансирование солдатских матерей подрывает обороноспособность страны. Московское издательство, близко связанное с ФСБ, огромным тиражом опубликовало перевод не замеченной на Западе книги русско-американского журналиста Пола Хлебникова под названием “Крестный отец кремля: Борис Березовский и ограбление России”, которая была столь же богата эмоциями, сколь бедна здравым смыслом, а телевидение раструбило о ней как о фундаментальном вкладе в новейшую российскую историю. Те, кто в России продолжал поддерживать с нами отношения, оказались в реальной опасности.
Эта очернительская кампания не обошла стороной и Сашу Литвиненко, “изменника на службе у олигарха”. Благодаря своим двум книгам, разошедшимся по Москве и по Рунету, он вызывал особую злобу у своих бывших коллег и стал главным врагом спецслужб. На учениях бойцам спецназа выдавали Сашину фотографию в качестве мишени для стрельбы.
Однако превращение лондонских беглецов в символ ненавистной плутократии имело для кремлевской пропаганды один несомненный минус: чем громче по телевизору кричали о врагах народа, засевших в Британии, тем яснее становилось, что Путину до них не добраться, и это, в общем, сводило к ничьей историческую схватку президента с олигархами. А ему, привыкшему побеждать на ковре, была нужна одна победа. Образ победителя бледнел без фигуры побежденного. Миссия не могла считаться завершенной, пока к ногам ликующей толпы не будет брошена голова хотя бы одного врага народа — если не Бориса, то кого-нибудь еще. Наступил сезон охоты на олигархов.
ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ того, как Гусинский с видом победителя покинул афинскую гостиницу “Интерконтиненталь”, где отсиживался в ожидании решения суда, его коллега по Давосскому пакту, молодой и импозантный Михаил Ходорковский был арестован когда его самолет приземлился в новосибирском аэропорту. Ходорковский, владелец нефтяной компании “Юкос”, считался самым богатым человеком в России; его состояние приближалось к 16 миллиардам долларов.
После ареста ФСБ распространила слух, будто он собирался сбежать за границу, и именно по этой причине отряд вооруженных до зубов спецназовцев в масках выволок олигарха из самолета в наручниках под дулами автоматов. Но на самом деле он и не собирался уезжать, а наоборот, только что вернулся из Вашингтона, где наносил визиты своим высокопоставленным знакомым — от Кондолизы Райс до Джорджа Буша-старшего. За последние несколько лет “Ходор”, как его называли в олигархических кругах, соткал на Западе паутину важных связей, эдакую виртуальную сеть безопасности, включавшую знаменитостей вроде Генри Киссинджера и лорда Ротшильда, которых он ввел в правление своего благотворительного фонда “Открытая Россия”. Он подарил миллион долларов Библиотеке Конгресса и стал спонсором нескольких вашингтонских политологических центров. Хотя Ходорковский знал, что в Москве над его головой сгущаются тучи (ближайший сотрудник Платон Лебедев уже был арестован), он был уверен, что с такими друзьями за океаном сумеет отбиться. И не слышал голосов, предупреждавших об опасности.
— Не возвращайтесь, — увещевали его вашингтонские доброжелатели. — Максимум, что мы сможем для вас сделать, это выпустить пару заявлений.
Но Ходорковский от этих предупреждений отмахнулся. Он считал, что если его и арестуют, то ненадолго, и это только увеличит его политический вес. У него были большие амбиции.
У тех, кто с ним тогда говорил, сложилось впечатление, что Ходорковский верил в неприступность “Юкоса”, своей корпоративной крепости, самой крупной и эффективной российской нефтяной компании, производившей полмиллиона баррелей нефти в день, у которой на Западе были тысячи мелких акционеров. Как раз в это время “Юкос” вел переговоры о стратегическом партнерстве одновременно с “Эксон-Мобил” и “Шеврон-Тексако”. Тронуть “Юкос”, по мнению Ходорковского, означало бы подорвать доверие Запада к русскому рынку.
Ходорковский был живым примером успеха философии Чубайса: каким бы несправедливым ни было первоначальное распределение ресурсов, рано или поздно новые владельцы встанут на путь просвещенного капитализма. Он первым ввел западные стандарты бухгалтерского учета, нанял профессиональных менеджеров, сделал корпоративную структуру “Юкоса” прозрачной, стал заботиться о рабочих и занялся благотворительностью. Барон-разбойник перековался в цивилизованного магната и сделался примером для других олигархов. Корпоративный Запад признал Ходора своим.
— Вот поэтому Володя на него и наехал, — сказал Борис. — Чтобы знал, кто в доме хозяин. Не для того он изничтожил телеканалы и губернаторов, чтобы терпеть в стране независимый бизнес.
Но Ходорковский, судя по всему, не понимал, что играет с огнем. Когда в преддверии думских выборов 2003 года все олигархи любезно согласились финансировать прокремлевскую “Единую Россию,” он демонстративно стал давать деньги так называемым “демократам” — “Яблоку” и “СПС”, явно готовя антипутинскую политическую базу. По оперативным донесениям Путин знал, что в узком кругу Ходор обсуждает возможные альтернативы кремлевскому кандидату на президентских выборах 2008 года.
Главное, Путин не мог забыть Ходору, как тот ему надерзил, когда после изгнания Гуся с Борисом Путин призвал всех олигархов к себе и предупредил, что больше не потерпит вмешательства бизнеса в политику. Ходор тогда сказал что-то вроде того, что и власть не должна вмешиваться в дела бизнеса. Это какое же право он имеет “качать права”, когда богатство ему досталось щедротами государства? Его просто “назначили” олигархом, так пусть и не строит из себя Рокфеллера!
В Книге рекордов Гиннеса возвращение Ходорковского в Россию, безусловно, должно стоять в первой строчке раздела “Самые дорогостоящие ошибки” — эта обошлась в 16 миллиардов долларов, не говоря уже о потере личной свободы. Как мог человек его хватки и интеллекта, без которых нельзя сколотить подобное состояние, так просчитаться? Но увы: ложное чувство безопасности, иллюзия собственной неприкосновенности — оборотная сторона успеха; она ведь и Бориса чуть не затянула в ловушку три года назад, когда мы еле отговорили его лететь в Москву.
Многое изменилось в Кремле с тех пор, когда здесь задавали тон выдвиженцы Березовского. Теперь на их место пришла клика “питерских чекистов”, бывших сотрудников петербургского ФСБ, которые неустанно нашептывали Путину, что для дальнейшей консолидации власти необходимо устроить показательную порку одного из давосских олигархов.
Конечно, силовой клан тоже не отличался бескорыстием. Аппетиты у этих людей были не меньше, чем у олигархов десять лет назад. Но силовики действовали не по одиночке, а единым кланом, и не стремились стать номинальными владельцами российских богатств. Их вполне устраивала роль управляющих государственным имуществом и они были готовы трудиться за зарплату на благо народа, государства и президента — совсем как в старые добрые времена советской номенклатуры. Если у них и были персональные богатства, то глубоко сокрытые от глаз публики, запрятанные в офшорах, оформленные на подставных лиц, жен, детей, племянников.