Девушка взглядом показала на лестницу, которая вела на второй этаж, — Лала, стараясь не поскользнуться на мокром полу, побежала прямо к приоткрытой двери в кабинет.
Изнутри раздавался какой- то звук, похожий на грохот локомотива.
Дельфина — старая угрюмая повариха- француженка — принесла на утверждение меню. Обычно такими вещами ведает жена, но в этой беспокойной семье было заведено иначе. У Дельфины, женщины с лицом землистого цвета, худой как жердь, одетой в коричневую форму, на кончике длинного носа постоянно висела капелька, которая опасно подрагивала над готовящимися блюдами. Лала вспомнила, как это веселило Сашеньку. «А что будет, если эта капля упадет в борщ?» — удивлялась она, хитро сверкнув глазами.
— Они вам не помогут, господин барон, — убеждала повариха. — Если желаете, я с ними побеседую и все выясню.
— Спасибо, Дельфина, — ответил барон Цейтлин. — Миссис Льюис, входите!
Повариха выпрямилась, как березка, и, не удостоив гувернантку взглядом, вышла.
Даже сквозь слезы Лала почувствовала запах кожи и сигарет в кабинете барона. В темной, отделанной орехом комнате, освещенной электрическими лампами под зелеными абажурами, царил полный беспорядок. Казалось, что все стены утопают в листьях пальм. Портреты, свисавшие на цепях с потолка, укоризненно взирали на лепные бюсты; маленькие статуэтки мужчин и женщин в платьях и цилиндрах, подписанные черно- белые фотографии государя- императора и великих князей; веера из слоновой кости, верблюды и слоны, овальные камеи лежали вперемешку на зеленом карточном столе.
Барон Самуил Цейтлин восседал в странном приспособлении, которое ритмично покачивалось, как идущая рысью лошадь, когда барон манипулировал полированными стальными ручками: его руки лежали на деревянных поручнях, щеки раскраснелись, в зубах была зажата сигара. Это кресло- качалку специально разработали для улучшения пищеварения барона.
— Миссис Льюис, что произошло? В чем дело?
Стараясь не разреветься, Лала рассказала барону все. Он так и подпрыгнул в своем кресле. Лала заметила, что его руки немного дрожат, когда он вновь прикуривал сигару, не вынимая ее изо рта.
Он расспросил ее еще раз, со всеми подробностями. Только сам Цейтлин решал, когда их беседа будет носить дружеский характер, а когда — сугубо официальный. Уже не впервые Лала пожалела детей знатных господ, которые не умеют любить так, как большинство простых смертных.
Потом, собравшись с духом, гувернантка посмотрела на своего хозяина, и под пристальным взглядом этого худощавого красивого мужчины с усами и бородкой а- ля Эдуард VII она поняла: если кто и сможет вернуть Сашеньку домой, так это барон.
***
— Миссис Льюис, прошу вас, перестаньте плакать, — протягивая ей шелковый носовой платок, сказал барон Цейтлин, владелец Бакинско- Санкт- Петербургского Англо- Российского нефтяного банка. Сохранять хладнокровие в критических обстоятельствах было для него не только жизненным принципом, не только отличительной чертой воспитанного человека, но искусством, почти религией. — Слезами горю не поможешь. Присядьте. Успокойтесь.
Цейтлин увидел, что Лала глубоко вздохнула, коснулась волос, расправила платье, села, сцепив руки и явно пытаясь прийти в себя.
— Вы кому- нибудь еще об этом говорили?
— Нет, — ответила Лала, чье лицо сердечком с хрустальными слезами на глазах показалось Цейтлину необычайно привлекательным. Только ее высокий голос немного портил общее впечатление. — Но Пантелеймон знает.
Цейтлин обошел стол, сел и дернул бархатный шнур звонка. Явилась горничная, расторопная крестьянская девушка с характерным для выходцев из Малороссии курносым носиком.
— Люда, вели Пантелеймону помыть автомобиль, — приказал Цейтлин.
— Слушаюсь, барин, — ответила она с легким поклоном и удалилась: простой деревенский люд по- прежнему кланяется своим хозяевам, подумалось Цейтлину, а городская челядь только знай себе посмеивается.
5
В «Крестах», в жандармском «доме предварительного заключения», томилась ожиданием Сашенька. Она по- прежнему была в своей собольей шубке и муфте из чернобурки, но ее форменное институтское платье все покрылось жирными пятнами от копоти и жандармских прикосновений. Ее оставили ждать вызова на допрос в помещении с бетонным полом и фанерными перегородками. Тысячи ног отполировали проход от двери к лавкам и затем к конторке, которая слегка прогнулась в тех местах, где заключенные опирались на локти, когда на них заводили дело. Сашенька была не одна — здесь же ждали своей очереди карманники, «медвежатники», убийцы, революционеры. Сидящие рядом женщины зачаровали Сашеньку, особенно ближайшая — жирная, похожая на моржиху, с грубой потемневшей кожей, пропахшая самогоном, одетая в солдатскую шинель, под которой оказалась балетная пачка.
— Сучка, тебе чего? — огрызнулась та. — Что уставилась?
Сашенька не на шутку перепугалась, что это чудовище сейчас набросится на нее. Но та лишь придвинулась к ней вплотную.
Мимо проехал «роллс- ройс» с цепями на колесах и гербом дома Романовых на дверях. Саган знал, что машина принадлежит великому князю Сергею, который, видимо, направлялся домой с любовницей- балериной, ложе которой он делил со своим кузеном великим князем Андреем.
Со стороны Синего моста на Мойке раздались крики, звуки ударов и хруст снега под ногами и падающими телами. Какие- то моряки из Кронштадта дрались с солдатами — синие атаковали хаки.
Когда Саган уже занес одну ногу на приступку, к клубу с грохотом подкатил лимузин «бенц». Из кабины выпрыгнул шофер в форме и распахнул обитую кожей дверь. Из недр машины показалась бледная как смерть фигура в шубе. Мануйлов- Манасевич, шпион, журналист, военный делец, друг Распутина, еврей и ставленник председателя Совета министров, толкнув Сагана, поспешил в яхт- клуб Его Императорского Величества. Внутри лимузина Саган заметил нечто мятое, алое, атласное и норковую горжетку на бледном горле. Запах пота и сигаретного дыма вызвал у ротмистра отвращение. Он залез в сани.
— Вот до чего опустился император, — сказал он Иванову. — Жиды- шпионы и влиятельные барыги. Каждый день скандал!
— Но- о! — крикнул извозчик, едва не задев нос Сагана кнутом. Сани тронулись.
Саган откинулся назад и смотрел на проплывающие мимо огни города Петра Великого. От выпитого коньяка по телу разлилось приятное тепло. Здесь была вся его жизнь — в столице величайшей империи, которой правили глупейшие люди, в пылу самой ужасной мировой войны, с какой только сталкивалось человечество. Саган убеждал себя, что государю повезло, раз он и его коллеги до сих пор не утратили веру в императора, не оспаривали его право на трон; ему повезло, что они такие бдительные; повезло, что они не останавливаются ни перед чем, чтобы спасти дурака- царя и его жену- истеричку, не принимая во внимание то, с кем они водят дружбу…