— Что вы делаете, сеньор! Я даже подумала, что вы хотите потратить этот деликатес на животное! Он принадлежит мне, и я съем его в память о вас.
И, не продлив эту память ни на секунду, она сразу же храбро впилась зубами в колбасу, что побудило отца быстро схватить ее за руку с намерением урвать и себе кусок, чтобы тоже поучаствовать в воспоминаниях.
Сеньорита убежала с истошным криком, отец помчался за ней, что позволило мне побыстрее покинуть сей гостеприимный дом. Собаке же пришлось довольствоваться ласковым прикосновением, что было куда менее питательно, чем разбойно похищенный у нее мой прощальный подарок. Потом я поспешил к Мелтону, ждавшему меня на улице, и мы пошли к гавани, где сели в лодку и отправились на парусник.
Он представлял из себя маленькую шхуну, какие по меньшей мере тогда умели строить одни янки[28]: быстроходный парусник с таким количеством парусины на мачтах, что судно ловило даже самый легкий ветерок. Как только мы оказались у борта, с палубы нам кинули фалрепы[29], а над фальшбортом[30] показались головы пожелавших взглянуть на нас пассажиров. Мы поднялись наверх.
Ступив на палубу, я прежде всего увидел девушку лет восемнадцати с восточными чертами необычайно красивого лица и очень нарядно одетую. Наряд ее состоял из высоких шнурованных ботинок, белых чулок, красной юбки, обрамленной темной бархатной каймой, и голубой блузки, украшенной серебряными застежками и такой же цепью. Пышные, заплетенные в две длинные косы волосы были прикрыты маленькой шляпкой с пером. Подобная одежда была бы уместной где-нибудь на маскараде, а не здесь, на палубе американского торгового судна, везущего переселенцев. Возле девушки стоял худой пожилой мужчина. Его одежда и ярко выраженный тип лица не оставляли никакого сомнения в том, что это — польский еврей. Когда его взгляд упал на мормона, мужчина невольно вскрикнул: «Дьявол!» Хотя в польском я не силен и знаю всего несколько слов, но это восклицание я отлично понял. Значит, мормон произвел на этого еврея точно такое же впечатление, как и на меня, хотя на лице Мелтона не было и следа того выражения, что обычный необразованный человек понимает под словом «дьявольское».
Прочие пассажиры были бедняками, что замечалось с первого взгляда. Они знали, что на борт прибыл их новый предводитель, и жадно разглядывали Мелтона, так как меня за ожидаемого им и в голову не пришло принять, хотя мой внешний вид сейчас больше подходил для роли начальника. Капитан был знаком с мормоном, потому что сразу же подошел к нему и поприветствовал его пожатием руки, какое не предназначают незнакомцам. Я подметил это, потому что очень внимательно за всем наблюдал, считая необходимым фиксировать каждую мелочь. Они отправились вдвоем на корму, вероятно, чтобы обменяться необходимыми сведениями. Я отошел в сторонку, прислонил завернутые в полотняный чехол ружья к мачте, а сам уселся на бухту пенькового каната, оказавшуюся поблизости. Я пересчитал пассажиров; оказалось, что среди них было тридцать восемь мужчин и взрослых парней, четырнадцать женщин и взрослых девушек и одиннадцать детей — всего шестьдесят три человека.
После того как переселенцам надоело глазеть на мормона, они обратили свое внимание и на меня. Я видел, как пассажиры делились мнениями о моей персоне; они не знали, за кого меня принять, а чтобы выяснить это, поручили еврею расспросить меня. Он подошел ко мне, сдернув черную шелковую шапочку, прикрывавшую жидкие волосы, и обратился ко мне на чудовищной смеси английского и испанского языков, в выражениях, явно выученных во время путешествия. Этой мешанины я понять не мог, поэтому быстро прервал его старания вопросом, заданным по-немецки:
— Вы, верно, прибыли из окрестностей Кобылина, что находится в польских краях?
— Да, да, конечно! — сразу же ответил он, причем на лице его появилось изумленное выражение.
— Тогда, значит, вы сильны в немецком, и не стоит мучить себя чужеземными выражениями.