Слова эти произвели потрясающее впечатление. Мрачные и злые до того лица стали дружескими; все задвигались, заговорили… И вдруг раздался крик:
— Тихо! На это я не могу согласиться! Гяур был нашим пленником и сбежал от нас. Кто тут может дать ему свободу! Я требую, чтобы его связали и опять уложили на место!
Говоривший проталкивался вперед. Это был коларази Томас Мелтон. На его распухшее красно-сине-зеленое лицо было неприятно смотреть. Опухоль осталась после вчерашнего пинка Эмери. Он пробрался ко мне и продолжал, обращаясь к шейху:
— Я уже говорил тебе, что этот человек принадлежит мне!
— Что ты там говорил, меня не касается, — ответил шейх. — Эфенди находится под моей защитой.
Я был готов к какому-нибудь быстрому выпаду коларази и держал наготове Серебряное ружье Виннету.
— Под твоей защитой? — спросил злобно коларази. — Как это ты можешь брать под защиту моего смертельного врага?
— Он принес нам счастье и почет. Мы заключим с пашой мир.
— Мир? А как же я? Что будет с нашими договоренностями?
— Они больше недействительны. Ты видишь, что мы со всех сторон окружены. Мы можем выбирать только между миром и смертью.
— A-а! И тогда вы, трусы, ухватились за мир! А немецкий пес не должен отвечать передо мной?
— Нет, не должен. Он под защитой.
— Тогда сбереги его, если сможешь!
Молниеносно коларази выхватил нож и попытался пырнуть меня, но прежде чем нож достиг груди, я ткнул его ружейным прикладом под подбородок, так что голова его дернулась назад, а сам Мелтон, описав широкую дугу, полетел на землю. Он так и остался лежать, а из уголка его рта потекла струйка крови.
— Эфенди, благодарю тебя за этот удар! — сказал шейх. — Им ты отвел от себя смертельный нож. Если бы ты был задет, моя клятва, которой я обещал тебе неприкосновенность, оказалась нарушенной и тем самым стала бы ложной, а моя седая голова покрылась бы вечным, несмываемым позором. Он мертв?
Последний вопрос относился к одному из аяров, который склонился над Мелтоном.
— Он не двигается, но вроде бы живой, — раздалось в ответ.
— Тогда свяжите ему руки и ноги, чтобы он, очнувшись, не наделал тут вреда! А ты, эфенди, будь добр и ступай в мою палатку, где найдешь господина ратей!
Я последовал приглашению и увидел Крюгер-бея привязанным к столбу.
— Вы здесь, вы! — радостно встретил он меня. — Я думал, что вас, как и меня, надежно связали!
— Как видите, я свободен, а сейчас развяжу и вас.
— Слава Богу! Значит, вас не посчитали нужным связать?
— Что вы! Я был связан точно так же, но убежал.
И я рассказал ему вкратце, как освободился. Он слушал меня с большим напряжением, и оно еще усилилось, когда я сообщил ему о предложениях, сделанных мною шейху, и обосновал их. Когда я закончил, полковник воскликнул:
— Машалла! Что вы за человек!
— Как вы к этому относитесь? Вы одобряете их или нет?
— Разумеется, одобряю!
— Это меня радует. Я убежден, что действовал по-вашему. Вы бы потребовали от аяров не больше, чем это сделал я, и пообещали бы им все то, что предложил я?
— Именно так.
— Хорошо. Тогда идемте! Снаружи уже собрались старейшины. Они ждут меня. Или, может быть, с ними поговорите вы?
— Я предпочел бы говорить сам, поскольку я здесь представляю пашу.
— Согласен с вами. Здесь вы являетесь полномочным представителем паши Туниса, и если вы сами обратитесь к собранию старейшин, это подействует сильнее. Если вы что-нибудь упустите, я напомню.
Мы вышли из палатки, перед которой кружком расселись старейшины. Они не выказали никаких признаков удивления, увидев, что я развязал господина ратей. Когда тот захотел пройти в середину их круга, они посторонились. Коларази Мелтона видно не было; его куда-то унесли.
Естественно, все аяры с нетерпением ожидали результата собрания, от которого зависели судьбы войны и мира, жизни и смерти. Они с любопытством толпились поблизости, хотя из почтения к старейшинам не приближались вплотную. Джам у бедуинов пользуется величайшим авторитетом, и многим цивилизованным хлыщам стоило бы поучиться у этих необразованных людей, как надо почитать стариков.
Речь господина ратей была, как всегда, когда он не пользовался родным немецким языком, образцом ораторского искусства. Он подтвердил все мои обещания и, окончив говорить, был намерен удалиться, чтобы дать джаму время на обсуждение, но тут поднялся шейх и сказал:
— Твои слова, о господин, были подобны розам, запах которых молодит сердце. Ты хочешь уйти, чтобы дать нам время посовещаться? Это не нужно. Надо ли обсуждать условия, которые мы не сможем ни улучшить, ни смягчить? Я согласен с каждым твоим словом и призываю моих соплеменников сделать то же. У кого есть хоть слово возражения, может говорить!