Паджетт оказался словоохотливым коротышкой, раздувшимся от важности, ведь он был врачом и коронером в одном лице. Напыщенный человечек в алом одеянии с синими прорезями и на подкладке из тафты внимательно изучил документ с полномочиями Корбетта, прежде чем пригласил его в комнату на нижнем этаже дома, которая служила приемной. Корбетт не доверял врачам и считал их искусство шарлатанством. Оглядевшись, он решил, что Паджетт ничем не отличается от остальных. На полу была разложена карта со знаками зодиака, полки вдоль стен были сплошь уставлены глиняными кувшинами с надписями «сенна», «белена», «наперстянка», «кожа угря». На столе стояла большая деревянная миска с мелким белым порошком, и, пока врач не прикрыл ее мокрой тряпкой, Корбетт чихал не переставая.
Не позаботившись о посетителе, Паджетт уселся в единственное кресло и спросил:
— Чем могу служить, господин чиновник?
— Расскажите о Лоренсе Дюкете, как и где вы нашли его тело?
Врач сгорбился в кресле и застучал пальцами по подлокотникам, глядя поверх головы Корбетта. Говорил он нараспев, словно читал стихи:
— Лоренс Дюкет был найден повешенным в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу ранним утром четырнадцатого января. Полагаю, тело обнаружил священник Беллет. — Он посмотрел прямо в глаза Корбетту. — Вы разговаривали с ним?
Корбетт кивнул, и у Паджетта как-то странно изменился взгляд, когда он продолжил рассказ.
— Во всяком случае, это Беллет перерезал веревку и оставил тело в церкви. Следов насилия я не обнаружил, никаких царапин или ссадин. Единственное, что было, красная полоса вокруг шеи и синяк возле правого уха — следы веревки и узла, которым Дюкет завязал петлю, прежде чем сделать последний шаг. Место я осмотрел. Там из кладки возле окна выступает толстый железный штырь — к нему был пододвинут алтарь. Наверняка Дюкет встал на него, привязал веревку к пруту, потом надел петлю на шею и шагнул с алтаря. Вот только я не понял, откуда на веревке взялись черные шелковые нитки.
Он подал находку Корбетту, который долго разглядывал нитки, прежде чем положить их в свою сумку, а врач тем временем смотрел на чиновника, скривив маленький рот.
— Вот и все. Остальное соответствует добровольному уходу из жизни. Кишки и желудок пустые, лицо синюшного цвета, язык распух и покусан, глаза вылезли из орбит.
— Всё? И ничего такого, что говорило бы об убийстве? — нетерпеливо перебил его Корбетт.
— Полагаю, — растягивая слова, проговорил Паджетт, — все было, как я сказал. Скорее всего, Дюкет убил Крепина, спрятался в церкви и от страха или из-за угрызений совести покончил с собой.
— А больше ничего примечательного вы не обнаружили? — не отступался Корбетт. Он поднял руку, как бы прося врача умерить раздражение. — Ваш отчет очень подробен. Лорд-канцлер сам подчеркнул это, но, возможно, было что-то такое, что вы отметили, но не описали как не имеющее отношения к делу?
— Лишь одно. У Дюкета на предплечьях были синяки, но, скорее всего, они не имеют отношения к его смерти.
Корбетт улыбнулся:
— Спасибо, господин Паджетт. Если вспомните что-нибудь еще, сообщите в канцелярию.
Прежде чем ошарашенный врач успел ответить, Корбетт закрыл за собой дверь и зашагал в направлении Чипсайд-стрит.
Бледное солнце пробивалось сквозь легкие облака на синем небе, освещая обычную людскую толпу, двигавшуюся к Чипсайду. Писцы с переносными ящиками для письменных принадлежностей уже изготовились к работе. Повсюду расставляли прилавки, открывали ставни — начинался очередной день. Здесь были купцы во фламандских бобровых шапках и кожаных сапогах, законоведы со свитками под мышкой, ученики и подмастерья в плащах и тесных штанах, женщины любого вида и любого ремесла. Там же были надменные дамы в тяжелых платьях в складку и с низко повязанными поясами, украшенные драгоценными камнями, в полотняных чепцах и плащах, подбитых мехом, защищавших их нежные тела от холода.
Корбетта, привыкшего к тишине канцелярии, раздражал шум и уличные крики. Торговцы всех мастей старались привлечь его внимание. Драпировщики трясли бархатом, шелком, батистом. В обжорном ряду предлагали жареные ребрышки, угрей, мясные пироги, приправленные луком и чесноком. Два торговца подрались из-за партии оловянной посуды. Корбетт бдительно следил за своим кошелем, придерживая его под плащом — в городе орудовало несметное множество воров. Цепочка их незадачливых собратьев, уже осужденных, пробивалась сквозь толпу в окружении констеблей, которые переводили своих подопечных из тюрьмы Тан в тюрьму Ньюгейт, и остававшиеся на свободе счастливчики вовсю издевались над бедолагами. Две шлюхи в нижних юбках, тоже шествовавшие в процессии, изображали раскаяние, однако, судя по их смелым взглядам и дерзкому виду, а также по похотливым смешкам в толпе, было очевидно, что не за горами тот день, когда они снова примутся за свое ремесло.