Покачавшись несколько мгновений, тот со стоном рухнул на колени, а потом растянулся на земле во весь рост. Второй как будто не сразу понял, что произошло, а когда понял и приготовился драться, Корбетт уже держал в руках меч убитого. Однако его противнику не хватило храбрости. Когда наверху открылось окно и хриплый голос поинтересовался, что происходит, он отступил и скрылся в тумане. Окно с гневным стуком захлопнулось.
Подождав немного, Корбетт ногой перевернул труп. Рана в груди выглядела устрашающе, тем более что нападавший упал на грудь. Корбетт вытер кинжал об одежду мертвеца и откинул капюшон. Глаза у убитого были открыты, лицо в оспинах, коротко стриженные волосы. Никогда прежде Корбетту не приходилось его видеть, однако он не сомневался, что этот человек был воином до того, как стал убийцей. Его мутило, и, вложив кинжал в ножны, он устало зашагал прочь, оставив труп мусорщикам.
Громко барабаня в дверь, Корбетт разбудил свою сердитую хозяйку и, к ее удивлению, затребовал кувшин вина и кубок, которые она тотчас принесла. Чиновник пробурчал «спасибо» и стал подниматься по лестнице. У себя в комнате он сразу же уселся на кровать и наполнил кубок вином, однако выпил, только когда удостоверился, что его больше не трясет. Корбетт отлично сознавал, какой избежал опасности, он понимал, что нападение было спланировано заранее, но не представлял, кому это могло понадобиться. Так он и сидел, подпирая кулаком подбородок, а мысли кружились у него в голове, словно глупые псы, гоняющиеся за своими хвостами. Нет. Барнелл в нем ошибся.
Корбетт чувствовал себя чужаком, угодившим в гущу скрытой от глаз жизни города, мрачной и опасной. Это тебе не палата лорд-канцлера — с побеленными стенами, чистая, пахнущая воском, чернилами и пергаментом, где все на своих местах, все известно и предопределено заранее. Этот мир он знал и был в нем как дома. А теперь он боялся доверять даже Элис. Его неодолимо тянуло к ней, но и в этом крылось что-то непростое, что-то страшное, хотя и непонятно, что именно. Ему был необходим человек, которому он мог довериться, который не ударит его в спину — но знал бы городское подполье, был бы в нем своим.
Наутро отдохнувший Корбетт вновь задумался об этом, но только ближе к сумеркам к нему пришло решение. Он отправился в Вестминстер и потребовал срочной аудиенции у Барнелла. Канцлер собирался в дорогу, ему надлежало отбыть к королю в его дворец в Вудстоке, что рядом с Оксфордом. Уже были готовы кони и повозки, однако канцлер задержался, чтобы выслушать Корбетта — к его великому изумлению. Чиновника позвали в уже известную ему комнату, необходимое письмо было написано и запечатано собственной печатью канцлера, чтобы придать ему вес и заранее отмести всякие вопросы. Поклонившись и поблагодарив, Корбетт выбрал на конюшне лошадь и поскакал по Флит-стрит в направлении тюрьмы Ньюгейт.
Тюрьма представляла собой несколько зданий и небольших башен, располагавшихся вдоль старой стены, окруженной вонючей городской клоакой. Все здесь подчинялось надзирателям и судейским, которые зачастую были не лучше, может быть, даже хуже заключенных в ней преступников. Разумеется, город постоянно давал деньги и делал пожертвования, чтобы сносно содержать тюрьму, но до самих узников эти деньги не доходили. И дело не в том, что людей держали там слишком долго, испытывая терпение горожан. Суд был скорым, и поговорка: «Судим в среду, вешаем в четверг» — соответствовала обычной практике. Заключенные делились на три разряда — должников, чужаков и злодеев. Последним приходились хуже всего, их держали по двое или по трое в крохотных камерах, бывало, что и глубоко под землей. Каждую неделю эти подземелья освобождались, и заключенных отвозили на телегах к месту казни.
Когда появился Корбетт, надсмотрщики как раз рассаживали осужденных по телегам. Телеги стояли наполовину заполненные, и потным тюремщикам в черном не терпелось покончить с их отправкой. Молодые и старые узники были похожи на очумелых быков, которых везут на бойню: равнодушные, чумазые, запуганные, они хотели лишь одного — чтобы как можно скорее кончился этот ужас. Корбетт не стал медлить, достал полученный от Барнелла документ и остановил приготовления к отъезду — единственный живой человек среди мертвецов. Он вглядывался в лица, злые, равнодушные, добрые, невинные и, главное, молодые. Его затопила волна сочувствия к этим людям, и он, использовав свое влияние, многих вернул в их узилища под тем предлогом, что якобы лорд-канцлер намерен лично заняться их судьбой. А сам продолжал искать, пока не наткнулся на юношу лет шестнадцати — семнадцати, черноволосого, лохматого, грязного, но с вызывающе насмешливым взглядом чистых голубых глаз.