Канцлер посмотрел на Корбетта. Чиновник был само почтение, однако твердый взгляд темных глаз говорил о том, что особого впечатления речи канцлера на него не произвели. Барнелл на мгновение заколебался. Может быть, этот Корбетт себе на уме и слишком любит докапываться до сути? Однако сам Корбетт никаких сомнений не испытывал. Как всякий опытный клерк, он просто ждал, когда собеседник перейдет к существу дела, зная, что тогда-то канцлеру и понадобится все его внимание. Проворчав что-то, Барнелл взял кружку с глинтвейном, осушил ее и с облегчением откинулся назад: горячая жидкость согрела утробу, и старая плоть, перестав ежиться от холода, наконец расслабилась и расправилась. Все еще держа в руках неостывшую кружку, лорд-канцлер перегнулся через стол.
— Я знаю вас, Корбетт, знаю это послушное выражение лица и ничего не упускающие глаза. Можете спросить, какое отношение самоубийство имеет к королю или к запутанным городским делам. Но, — продолжал он, — вы слишком опытны, чтобы спросить, какое все это имеет отношение к вам, секретарю Суда королевской скамьи. — Барнелл нарочито замедленным жестом поставил кружку на стол. — Вам известно, что у де Монфора, хоть он и умер почти двадцать лет назад, все еще есть сторонники в городе? Так вот, Ральф Крепин, убитый Дюкетом, был одним из них. Он был из черни. — Канцлер улыбнулся. — Не сочтите за обиду, господин Корбетт, но Крепин вышел из трущоб. Крыса из сточной канавы, он давал деньги в рост и занимался всякими нечистыми делами и благодаря этому сумел пробиться наверх. Его семья принадлежала к последователям покойного де Монфора, но Крепину как-то удалось выжить и даже стать олдерменом.[2] Вот тут-то он сцепился с Дюкетом, золотых дел мастером и тоже членом городского совета. Дюкет терпеть не мог Крепина, но по-настоящему возненавидел его, когда Крепин одолжил его сестре деньги под такой высокий процент, который дурочка не смогла осилить. Однако Крепин требовал возврата долга, — правда, он согласился уменьшить его, но при условии, что сестра Дюкета с ним переспит.
Барнелл перевел дух и откашлялся.
— А потом Крепин раззвонил об этом по всему городу, чуть ли не по всему миру, не забывая упоминать о подробностях нескромного поведения сестры Дюкета. Именно это привело к встрече обоих на Чипсайд-стрит и убийству Крепина.
Канцлер пожал плечами.
— Мы избавились от господина Крепина, но король в ярости из-за гибели Дюкета, и это ему пришло на ум воспользоваться случившимся, чтобы установить связи Крепина с тайными бунтовщиками и головорезами.
С этими словами канцлер протянул Корбетту пергаментный свиток, туго перевязанный красной лентой королевской канцелярии.
— Вот ваши полномочия, Корбетт. Вам предстоит расследовать обстоятельства смерти Дюкета и через меня докладывать обо всем королю. Понимаете?
Корбетт взял свиток и кивнул:
— А где же книги, записи?
— Вы о чем?
— Ну, оба были торговцами. Должны же у них быть приходно-расходные книги, в которых записаны заключенные сделки.
— Нет, — отрезал канцлер. — В книгах Дюкета нет ничего интересного, а книги Крепина исчезли через несколько часов после его смерти! — Он помолчал. — Что-нибудь еще?
Корбетт покачал головой.
— Отлично, — улыбнулся канцлер. — Тогда желаю успеха. — Барнелл тут бы и закончил аудиенцию, если бы не невозмутимость молодого чиновника. — Поручение опасное, — предостерегающе добавил он. — Придется нырять в черные омуты, и как бы ил с водорослями не утащили вас на дно!
3
Большую часть дня Корбетт провел в Суде королевской скамьи, прощаясь с чиновниками. Он отлично понимал, что тосковать по нему не будут. Здесь он всем чужой, у него много приятелей, но мало друзей, и его новое назначение ни у кого не вызывало ни любопытства, ни вопросов. Чиновников то и дело посылали с разными поручениями — то за пределы Англии, то, что менее приятно, с проверкой в какое-нибудь из королевских поместий, а то и вовсе месить грязь в Эйре ради отправления королевского правосудия.