Он рассказал, что в Германии евреи и христиане видели, как к берегу пристал корабль. Все его снасти были из белого шелка, матросы говорили на святом языке, а на реющем флаге было написано: «Двенадцать колен Израиля». В Измире три дня кряду слышали голос с неба: «Дорогу Моему помазаннику Саббатаю-Цви!» Пост десятого тевета стал праздником, днем веселья. Так повелел Мессия, и всюду, где знали о его приказе, в этот день ели мясо, пили вино и трубили в рог. В общинах Гамбурга, Амстердама, Праги мужчины и женщины танцевали на улицах со свитками Торы в руках, на свитках были серебряные короны. Музыканты играли, били в барабаны и бубны, по улицам носили белый свадебный балдахин. Отныне в субботу потомки священников благословляют народ, как в былые времена, и три раза в день кантор поет со всей общиной: «Господи! Силой Твоей радуется царь»[27]. Во всех странах появляются новые пророки. Чернь и вместе с нею даже христиане падают ниц и молят Бога, благословен Он, чтобы Саббатай-Цви, Его помазанник, освободил избранный народ. Те, кто гневил Всевышнего безверием, теперь раскаиваются, плачут горькими слезами, одеваются в рубище и странствуют по городам, чтобы искупить свои грехи и призвать к покаянию весь народ. Разбогатевшие выкресты бросают все, что они нажили, и падают в ноги раввинам, чтобы те позволили им вернуться к народу Израиля. Уже отстраивается Иерусалим, возрождается его красота. А во многих городах и вовсе перестали умирать…
Еще много чего рассказал реб Гедалья. Чем дольше он проповедовал, тем радостнее становились лица гостей, тем больше людей набивалось в комнату. Нейхеле и другие женщины, подававшие угощение, плакали от счастья, целовались, обнимались. Мужчины кивали головами, прислушивались, боясь пропустить хоть слово. Всех охватил трепет перед грядущими великими временами. Благочестивый реб Гудл попытался протиснуться поближе, взглянуть в лицо реб Гедальи, но застрял в толпе. Кто-то упал в обморок, его вытащили на улицу. Глаза ешиботников сверкали от воодушевления, пейсы развевались, как живые, лбы блестели от пота. Лейви хотел устроить трапезу только для своих, без лишнего шума, но в городе узнали о необычном госте. Парни и девушки осадили дом, заглядывали в окна, любопытная чернь ломилась в двери, толкалась у входа, чтобы скорей узнать новости, которые принес реб Гедалья. Вот он оперся на плечи двух ешиботников, взобрался на стол и повернулся к двери, туда, где толпился народ. Его прекрасный облик тут же приковал к себе внимание, и полилась простая ласковая речь.
— Не толкайтесь же, братья мои! — заговорил он мягким отеческим голосом. — Я остаюсь с вами… Даст Бог, мы еще долго будем радоваться…
Его появление успокоило Горай. День стоял морозный, солнечный. Сверкающий снег слепил глаза, земля и небо слились в едином блеске. Пахло Пейсахом и добрыми вестями. Узнав, что в местечке теперь есть резник, перекупщики, не мешкая, пустились по деревням покупать скот и птицу. Уже на другой день отовсюду слышалось блеяние, кудахтанье и петушиный крик. На кухнях снова запахло мясным бульоном. Из кладовок доставали заплесневевшую мясную посуду, горшки, шумовки, ножи. У полуразвалившихся, не один год пустовавших мясных лавок снова собирались хозяйки, и мясники разрубали топором кости, вырезали из туш легкие и печень. На заборе висели окровавленные шкуры, сохли на ветру. Даже христиане повеселели, ведь теперь они могли покупать по дешевке жир и те части, которые евреям не дозволены в пищу. На третий день, когда реб Гедалья явился в синагогу, все увидели, что он молится по-особому: молитвы он не читал, а пел. На его турецком талесе в трех местах были искусные вышивки: наверху, внизу и посредине. Ермолка была расшита золотом, как на праздник. Нюхательный табак реб Гедалья носил в табакерке из кости, а курительный в серебряной коробочке, и трубка у него была из янтаря. Он ласково щипал детей за щечку и нахваливал их отцов. Ученых людей он поражал своими знаниями, неученых веселил шуткой. После молитвы он послал за квартой водки и медовым коржом, сам нарезал угощение ножиком с перламутровой рукояткой, наделил каждого по его возрасту и положению, никого не забыл. Ко всем реб Гедалья обращался по имени. Разлив водку, он поднял пухлую теплую ладонь и пожелал: