Доминиканец впился взглядом в лицо Гаспара де Осуны. Тот упорно смотрел в потолок, пытаясь изобразить безразличие. Однако плотно сжатые губы ювелира выдавали его сожаление о допущенной ошибке.
— Увы, похоже, наш обвиняемый и не думает ни в чем признаваться, — торжествующе воскликнул инквизитор. — Ради спасения его души мы просто обязаны ему помочь. Брат… — снова кивнул он второму доминиканцу.
Альвар Перес де Лебриха принялся вращать колесо. Гаспар де Осуна стиснул зубы, сдерживая крики и стоны, но мускулы его лица выдавали нечеловеческое напряжение. По щеке несчастного скатилась слеза.
Диего Рамирес склонился над ним и, обхватив его лицо обеими руками, вынудил смотреть прямо на себя.
— Для тебя настало время узнать, с кем ты имеешь дело. Тогда ты поймешь, что сопротивление бесполезно. Увидимся в аду.
Его облик начал меняться, и взгляду Гаспара де Осуны предстала истинная природа существа, пребывавшего в теле доминиканского монаха.
36
Париж, 2000 год
Июнь близился к концу, и, похоже, он решил это сделать, обратив к парижанам лицо, ничуть не похожее на то, которое они наблюдали несколько предшествующих недель. На смену длинным солнечным дням, исполненным тепла и света, пришли холод и ненастье, сопровождаемые резкими порывами ветра и проливными дождями. Жан и Николь сидели на диване и наблюдали, как ливень бьет по оконным стеклам, сквозь которые виднелись темно-серые тучи, затянувшие еще недавно такое ярко-синее небо.
— Только восемь часов, а уже почти ничего не видно, — заметил Жан. — Похоже, осень пришла, не дождавшись окончания лета. — Он сжал пальцы девушки. — В такую погоду мне всегда грустно.
— Мне тоже. Когда я была маленькой, в пасмурные дни мне нездоровилось, и я сердилась на солнце, когда оно не выходило из-за туч, — улыбнулась Николь. — Отец объяснял мне, что без дождя от солнца не будет никакого проку, что эта парочка всегда неразлучна, как гармоничные супруги. А в доказательство он добавлял, что с появлением этих двоих природа празднует их союз, рисуя в небе радугу.
— Вот те на! А мой отец всегда спешил развенчать мои заблуждения. Кажется, он объяснил мне еще в младенчестве, что радуга является результатом преломления световых лучей, проходящих сквозь капельки воды. Он даже рисовал мне это, чтобы я лучше все понял! Представь себе, я так ничего и не понял, хотя щеголял своими познаниями перед друзьями.
— Как бы то ни было, невозможно отрицать то, что радуга возникает, когда солнце и дождь появляются одновременно. А причина не имеет значения. — Она улыбнулась и посмотрела на Жана. — Возможно, именно поэтому ты архитектор, а я занимаюсь поиском химер.
— Послушай, у архитекторов тоже богатое воображение, — запротестовал Жан, напустив на себя оскорбленный вид. — И я, между прочим, очень романтичный парень. — Несколько секунд молодые люди молча смотрели друг на друга, а затем расхохотались. — А знаешь что? — прошептал Жан, касаясь губами рта Николь. — Поразмыслив, я прихожу к выводу, что прав был твой отец, а мой рассказывал мне какие-то глупости о рефракции света.
Молодые люди сидели в студии, которую Жан оборудовал в своем доме в Сен-Жермен-ан-Ле, в комнате на верхнем этаже, где некогда был чердак. Нынешний владелец дома заменил часть наклонного потолка огромными окнами, поставил здесь рабочий стол, книжный шкаф, удобный мягкий диван и два кресла, расположенные вокруг низкого длинного столика. В углу находился домашний бар, а на тумбочке у стены — маленький телевизор.
Жан и Николь выехали из Парижа с мечтой провести вечер, прогуливаясь по улицам городка, а затем поужинать в одном из уютных открытых кафе. Но чем ближе они были к месту назначения, тем больше осознавали неосуществимость этого плана. Еще недавно на небе смутно различались голубоватые лоскуты, и вот их затянули зловещие черные тучи, налетел порывистый ветер. Когда пара въезжала в Сен-Жермен, пошел дождь.
Они зашли к Жану — архитектор хотел показать Николь наброски, которые привез с собой из Парижа.
— В студии они будут смотреться лучше, — пояснил он.
Николь охотно приняла приглашение, потому что после возвращения из Египта тяжелое чувство, которое она и прежде испытывала, переступая порог своего дома, обострилось и стало почти невыносимым. Она не хотела признаваться в этом даже себе, ведь в остальном она просто обожала это жилище и считала его своим собственным. Но каждый день, возвращаясь сюда после работы, она испытывала эти странные и тягостные ощущения.