Герцогиня невольно испытала прилив гордости. Пусть ее кузен жил как безумец, зато он умирал как граф. «А кроме того, — подумала она, слегка пожав плечами, — его смерть позволит всем вздохнуть свободнее».
Далее она утратила интерес ко всему, что происходило на роковом погосте. Все новые и новые обвиняемые, все до единого реформисты, выслушивали приговоры, но женщина уже не обращала на них внимания. Ее мысли были заняты участью кузена, дальнейшей судьбой дяди и тети, графьев де Байлен, и тем, что ожидало ее саму. Она с горечью думала о том, что личность Хуана Понсе де Леона разделила жизнь обеих семей на «до» и «после».
Около двух часов в аутодафе объявили перерыв. Инквизиторы и гости поименитее покинули свои места и направились перекусить позади трибун или в окружающих площадь домах. Простой люд воспользовался затишьем, чтобы, расположившись прямо на земле, подкрепиться прихваченными из дома продуктами, а бродячие торговцы громкими криками оглашали площадь, предлагая то, что до этого предлагали шепотом.
— Давно пора, — донеслось до герцогини бормотание епископа Луго, с трудом поднимающего свое грузное тело из кресла. Прелат жевал все утро, то и дело протягивал руку к подносам, которыми их обносили слуги. Но уже с половины второго он ерзал на сиденье и жаловался, что время обеда давно миновало. Подхватив полы сутаны, он поспешно проследовал к лестнице, ведущей к парадной двери ближайшего дома. Впрочем, он быстро сообразил, что оставил позади герцогиню.
— Ах, сеньора! — произнес он, подходя к ее креслу и силясь улыбнуться. — Сегодня вам выпал чрезвычайно грустный день, но я уверен, что пища, которую нам предстоит вкусить, и которую нам посылает Создатель, способна вернуть силы вашему телу и укрепить ваш дух. — Тут в его голос вкрались назидательные нотки. — Поверьте мне, сеньора, здоровый дух нуждается в питании и отдыхе, и все это нам предоставят гостеприимные хозяева этого дома.
Гиомар Лопес де Мендоса и Арагон не прикоснулась к кушаньям, расставленным на большом столе, а предпочла удалиться в прилегающий к столовой зал, чтобы немного побыть в одиночестве.
Ей не хотелось возвращаться на трибуну, но она понимала, что не может себе этого позволить. Поэтому, когда дворецкий громко провозгласил: «Аутодафе возобновляет работу!», герцогиня вместе с остальными направилась к двери.
Расположившись в кресле, она опять окинула взглядом площадь. Когда она разглядывала заключенных, ее пронзила мысль: перерыв этих людей не коснулся; они провели это время в загороди… голодные, грязные, удрученные… Многие из них были одеты в уродливые санбенито и капюшоны, а некоторых по-прежнему мучили жуткие кляпы, в которых несчастные еще утром вошли на площадь. В загороди стояли ряды скамей без спинок, на которых под зоркими взглядами гвардейцев и инквизиторов плечом к плечу сидели преступники и ждали оглашения своего приговора.
Почти все они сидели, понуро опустив голову и глядя на землю. Некоторые закрыли глаза и беззвучно шевелили губами, то ли разговаривая с собой, то ли вознося молитву Всевышнему. Герцогиня увидела, как с Марии Боркес снимают кляп и протягивают ей чашку с водой. Первым делом девушка пошевелила губами и помассировала себе щеки — видимо, раньше с нее уже снимали кляп. Это произошло незадолго до перерыва, когда ей предстояло выйти на помост, чтобы предстать перед инквизиторами и выслушать свой приговор. Герцогиня знала Марию Боркес совсем маленькой девочкой, но сейчас ее красота поразила донью Гиомар. Она подумала, что за время, проведенное в заключении, девушка стала еще прекраснее и более зрелой: она похудел:, ее тонкие черты заострились, а пышные черные волосы создавали резкий контраст с бледностью нежной кожи. Темные круги под глазами сделали ее взгляд более глубоким и загадочным. На ней было позорное санбенито, указывавшее на то, что она осуждена на сожжение.
От жалости к этой девушке, почти ребенку, у герцогини сжалось сердце, но она напомнила себе, что никто не имеет права безнаказанно оскорблять Господа, а значит, Мария понесет заслуженное наказание. Девушка выпила предложенную ей воду, после чего на нее вновь надели кляп. Она с безучастным видом позволила своим мучителям сделать это, как будто все, что ее окружало, не имело к ней ни малейшего отношения. Донья Гиомар прошептала молитву, прося Господа принять душу несчастной в свое лоно.
Она отвела взгляд от Марии и встретилась взглядом с мужчиной, сидящим позади девушки. Хотя до него было далеко, герцогиня не сомневалась, что преступник смотрит на нее. Его взгляд не был ни оскорбительным, ни презрительным, ни даже любопытным. Он случайно остановил взгляд на донье Гиомар, так же, как и она на нем. Герцогиня несколько мгновений смотрела в черные и выразительные глаза мужчины, которые были по-прежнему устремлены на нее. Даже сидя, он возвышался над остальными преступниками, что указывало на его высокий рост. Волосы и борода осужденного были иссиня-черные, а санбенито указывало на то, что его ждет сожжение. Герцогине он был незнаком, и хотя она не особенно следила за ходом аутодафе, она была готова поклясться, что на помост этот человек еще не поднимался.