Скорее всего, Ногаре одержим Люцифером или одним из ангелов-отступников, поддержавших его в предательстве. Именно он выдвинул омерзительные обвинения в ереси против ордена, к которому я принадлежу, — ордена рыцарей-храмов-ников. Он вынудил нас к страшному греху, заставив отречься, как когда-то апостол Петр, от всего, что для нас свято… даже от нашего Отца, Господа Бога, и от креста, принявшего Его Сына, нашего символа… Мне стыдно в этом признаваться, но страх перед мучениями оказался сильнее веры.
Сегодня утром Ногаре опять приходил ко мне. Я всю ночь готовил свою душу, пытаясь укрепить ее и помочь ей вынести новые пытки. Мое решение не говорить ему то, что он хочет узнать, неизменно. Я надеюсь собрать все силы, которые только смог сохранить дух, живущий в моем изломанном теле. Единственное, что у Меня осталось, — это честь и достоинство. Но фаворит короля смотрел на меня и презрительно улыбался. Наконец он заговорил:
— Я уже знаю то, что хотел узнать. Твое жалкое сопротивление, Перигор, лишь продлило твои мучения.
Затем он развернулся и ушел.
Тут он ошибается. Да, я страдал. Я и не подозревал, что есть такая боль. Моя левая рука мало чем отличается от культи. Я действительно не могу встать на ноги, и многие кости в моем теле уже не на месте. Меня мучает острая боль в животе, спине, голове…
Все это действительно так, но моя гордость лишь окрепла, и его темная сила над ней не властна. Теперь ей предстоит вынести все, что еще на меня обрушится.
Я нахожусь в самом глубоком из застенков, которыми Ногаре располагает в Реймсе. Три дня назад меня доставили сюда из моего дома в Лионе. Меня задержали, когда я возвращался из… нет, об этом лучше не говорить. Им не удалось услышать это из моих уст, значит, они этого не прочтут.
Охраняющий меня тюремщик еще не утратил человечности. Сегодня он принес мне бумагу и письменные принадлежности. Теперь я нашел способ коротать время за записками то недолгое время, которое еще остается до моей смерти. Хотя, судя по всему, эти строки, как и я, обречены на исчезновение. Мне кажется, я знаю, почему Ногаре еще не лишил меня жизни. Он убьет меня, как только убедится в достоверности полученной информации о местонахождении черного предмета. Если это окажется не так, он вернется и пытки возобновятся…
Вот чего Ногаре не знает, так это того, что в предмете, который он так стремится заполучить и который я принял за философский камень, заключена мощь, в тысячи раз превосходящая его собственную силу. Я это знаю и был тому свидетелем.
Я тоскую по дому и зыбкому покою, которым я в нем наслаждался. Я тоскую по своей лаборатории. Мне становится грустно, когда я представляю чужаков, которые сейчас ею пользуются или, того хуже, ее разрушают…
Узник оторвал перо от бумаги и прислонился к стене. Он сделал это крайне осторожно, опасаясь, что мучительная боль повторится. Рядом на столике остались нетронутыми стакан с водой и большая глиняная миска с каким-то месивом. Он закрыл глаза и вспомнил, как всего несколько дней назад шел к своему дому, не догадываясь о том, что его ожидает…
Арман де Перигор обернулся и посмотрел на лионский собор, из которого только что вышел. Он замер метрах в тридцати от фасада и не торопился углубляться в улочку, потому что из узкой улочки он не смог бы охватить взглядом это величественное строение. Всякий раз, покидая собор, он останавливался, как сейчас, на этом месте. И всякий раз это зрелище приводило его в восторг. Изящные линии и строгие башни взметнулись в небо в стремлении соединиться с ним. Перигор не сомневался в том, что это здание — Божий дар.
Арман не считал себя ни лучше, ни хуже других, но все же верил, что его жизнь проходит путем, более близким к Творцу, чем пути всех остальных. Он усваивал посылаемые ему уроки и следовал тропой, которую проложил для него Господь. Арман видел Его руку во всем и поэтому смиренно сносил все гримасы и ужимки судьбы. Он понимал, что Господь не всегда говорит прямо и что Его промысел далеко выходит за возможности людского понимания. Поэтому принимал то, что пожар, в 1150 году уничтоживший предыдущий собор, мог произойти по Его воле, чтобы дать возможность возвести новый храм. Точно так же он допускал, что Ему было угодно и полное исчезновение ордена Храма, которому он когда-то посвятил свою жизнь.
Арман де Перигор считал себя рыцарем-тамплиером, хотя официально таковым не являлся. Это позволило ему остаться на свободе и сохранило ему жизнь, в чем он усматривал Его волю. Когда семь лет назад, в ту зловещую пятницу, клевета и тщеславие поглотили орден навеки, он носил звание оруженосца.