Со вторым криком петуха призраки съежились и значительно уменьшились в размерах. Некогда нежные голоса их слились в один тонкий натужный вой. Петух крикнул в третий раз — и пропало и сияние, и музыка, и девицы. Видение вмиг исчезло, будто его и не было.
Икнув и похлопав глазами, Семен, не разбирая дороги, кинулся к шоссе. За ним с истерическим кудахтаньем поспешил петух. Мотор, как ни странно, завелся с пол-оборота, и мотоцикл (то ли ему передались чувства хозяина, то ли устал он от долгого стояния) напряг оставшиеся силы и, вырвавшись из плотного глинистого плена, умчался в город.
Стискивая коленями теплые бока своего железного скакуна, и выжимая из него все, на что он был способен, старший сержант Бессчастный вновь и вновь прогонял сквозь память недавний инцидент и составлял в уме рапорт, который прозвучал бы достаточно убедительно для майора Колоярова, дабы не заподозрил он сержанта в неумеренном потреблении ююкиного пойла. Спустя четверть часа от души его отлегло и все только что случившееся, возможно, в скором времени могло бы быть им сочтено ночным кошмаром, плодом усталого, больного воображения, возможно он бы и вовсе забыл про свою встречу с жуткими девицами, если бы не живое тепло сидевшего у него за пазухой петуха. Он зорко пялил во тьму глаза, бдительно дергал из стороны в сторону головой, увенчанной роскошным мясистым пурпурным гребнем, до такой степени отчетливо повторял «ко-ко-ко», что Семен окрестил его Кокошей. Тот, нам думается, не возражал.
III
Петр Федорович Бузыкин, плечистый, представительный мужчина лет пятидесяти, занимал в Букашине должность одного из главнейших «отцов» города. В ту памятную ночь он сидел в своем просторном, выложенном полированными дубовыми панелями кабинете на втором этаже белокаменного особняка, расположенного на единственной городской площади, к которой сходились все прочие улицы городка. У этого массивного и помпезного строения в стиле «русское барокко» была бурная и трагическая история. Двести лет назад его выстроил первый граф Мордохлюев, елизаветинский вельможа, изумлявший даже современников редкостной своей скаредностью и свирепостью. Дошло до того, что родные дети заковали его в цепи и замуровали в мрачном подземелье, однако сокровищ папаши, как ни искали, так и не нашли. Полтораста лет спустя в этом здании, единственно приличном в Букашине, располагалось Дворянское собрание, потом резиденция градоначальника, затем волисполком, затем — штаб атамана Голопупенко, после того — Дворец Труда, потом — горсовет, после них очень ненадолго в здании обосновался гитлеровская комендатура. После войны здание почти сорок лет занимали несколько различных общественных организаций, пока всех их не вытеснила одна. Словом, в разные времена этот приземистый особняк со стеклянным куполом и толстыми фальшивыми колоннами на фасаде служил исключительно административным целям. Здание это было особенно близко сердцу Бузыкина, ибо на его обустройство, ремонт и возвеличивание он положил без малого пятнадцать последних лет беззаветного труда.
В ту ночь Петр Федорович старательно трудился над текстом своего выступления на грядущем совещании в области, на который он имел очень большие виды. Неожиданно в кабинете погас свет. Бузыкин поморщился и взялся было за телефонную трубку, желая позвонить дежурному милиционеру Мошкину, как вдруг двери его кабинета с ужасающим скрипом растворились, впустив внутрь струю ледяного воздуха вкупе со странным, голубовато-розовым свечением, разлившемся по кабинету, наподобие северного сияния. Призрачным, мерцающим огнем загорелись спинки стульев, фиолетовым сиянием замерцал полированный стол, синие искры посыпались с подвесков обширной хрустальной люстры. Пока Бузыкин приходил в себя, свечение несколько померкло, будто сконцентрировавшись в одном пучке, и в нем вырисовалась фигура, с каждой секундой принимавшая все более конкретные очертания. Это был сутулый старичок в ветхом камзоле и парике по моде XVIII века. Оглядевшись, он крякнул, откашлялся и со странным смешком произнес:
— Н-да-с… милостивый государь, давненько уж не гулял я на воле…
— Вы… э-э-э, простите, кто такой будете, гражданин? — вежливо, но твердо, пытаясь перебороть охвативший его трепет спросил Бузыкин. — И что вам здесь в такое время нужно?
Старик осклабился и желчно произнес:
— Я с вашего позволения, сударь, не гражданин здесь, а господин. Именно так-с, милейший! — хрипло выкрикнул он, и голова его судорожно затряслась. Однако он вскоре взял себя в руки и продолжал более спокойным тоном, холодно и надменно чеканя слова: — Здесь, любезнейший государь, дом мой, а сам я, да будем вам известно, ни кто иной, как первый граф Мордохлюев. Можете звать меня просто «ваше сиятельство».