Дальше и дальше следовали подробности: необыкновенная длина её сосков, её неприязнь к прикосновениям к пупку, чувствительность пальцев её ног. Безумие или не безумие, сказал себе Чамча, но весь этот демонстративный сексуальный трёп (поскольку Алли в ситроене вела его тоже) был слабостью их так называемый «великой страсти» (термин, который Алли использовала только полушутя — ибо в этой фразе не было ничего иного, о чём ещё можно было сказать что-то хорошее; не было просто никакого другого аспекта их близости, о котором можно было распевать рапсодии).
В то же самое время, однако, он чувствовал себя пробуждающимся. Он стал видеть себя стоящим под её окном, пока она стояла там обнажённая, словно актриса на экране, и мужские руки ласкали её тысячами путей, подводя её всё ближе и ближе к экстазу; он начинал видеть себя обладателем этой пары рук, он почти чувствовал её прохладу, её реакцию, почти слышал её крики.
Он контролировал себя. Его желание вызывало у него отвращение. Она была недосягаема; это был чистой воды вуайеризм{1238}, и Чамча не хотел уступать ему.
Но желания, пробуждённые откровениями Джабраила, не уходили.
Сексуальная одержимость Джабраила, напомнил себе Чамча, на самом деле сделает кое-что более простым.
— Она, конечно же, весьма привлекательная женщина, — произнёс он ради эксперимента и, к своему удовлетворению, получил яростный, отчаянный блеск глаз в ответ.
После чего Джабраил, деланно успокоившись, обнял Саладина и прогрохотал:
— Прости, Вилкин, я — негодяй с дурным характером, беспокоящийся о ней. Но ты и я! Мы — бхаи-бхаи! Бывало и хуже, и мы прошли через всё, улыбаясь; пойдём теперь, довольно этого крохотного, ничтожного парка. Давай двинем в город.
Есть миг, предшествующий злу; затем ещё миг; затем время после того, когда шаг сделан, и каждый последующий, больший шаг становится легче в геометрической прогрессии.
— Всё отлично, — ответил Чамча. — Я рад видеть тебя так здорово выглядящим.
Мальчик лет шести-семи проехал мимо них на BMX-велосипеде{1239}. Обернувшись, чтобы проследить за движением парнишки, Чамча увидел, что тот уверенно катится вниз, вдаль от аллеи, укрытой древесными кронами, сквозь которые тут и там сочится горячий солнечный свет. Шок от обнаружения своего сновидения воочию мгновенно дезориентировал Чамчу и оставил дурной привкус во рту: кислый букет могло-бы-быть. Джабраил поймал такси; и назвал Трафальгарскую площадь.
О, он был в превосходном настроении в этот день, неся вздор о Лондоне и англичанах почти с прежней живостью. Где Чамча видел очаровательно выцветшее великолепие, Джабраил замечал крушение, Город-Робинзон, застрявший на острове своего прошлого и пытающийся, при помощи деклассированных Пятниц, соблюдать приличия. Под пристальным взглядом каменных львов он гонялся за голубями, крича:
— Клянусь, мистер Вилкин, я никогда не видел таких жирных дома; давай возьмём одного домой на обед{1240}.