Вечером отец и сын возвращались, истощенные, в свою хижину у взлетно-посадочной полосы аэропорта Сантакруз,[145] и когда мать Исмаила видела его, приближающегося в зеленом красном желтом свете улетающих реактивных самолетов, она говорила, что один только взгляд на него исполняет все ее мечты, и это было первым признаком чего-то особенного, что заметила она в Джибриле: с самого начала казалось, что он в состоянии исполнить самые потаенные человеческие желания, не имея ни малейшего представления о том, откуда в нем эти силы. Его отец, Наджмуддин Старший, никогда, казалось, не возражал против того, что его жена глядела только на сына, что каждую ночь она разминала ноги мальчика, тогда как отец уходил с неразмятыми ногами. Сын — благословение, а благословение требует благодарности благословляемого.
Нейма Наджмуддин умерла. Ее сбил автобус, и так случилось, что Джибрила не было рядом, чтобы исполнить ее мольбу о жизни. Ни отец, ни сын никогда не говорили о своем горе. Молча, как если бы это было общепринято и очевидно, они похоронили печаль под дополнительной работой, занятые странным соревнованием: кто пронесет больше всего даббас на голове, кто больше заключит за месяц новых контрактов, кто пробежит быстрее, — будто бы больший труд говорил о большей любви. Видя своего отца вечером, его узловатые вены, вздувшиеся на шее и висках, Исмаил Наджмуддин понял, насколько старик обиделся на него, насколько было важно для отца одержать победу над сыном и вернуть, таким образом, отнятое у него первенство в привязанностях умершей жены. Едва Исмаил осознал это, как пыл его угас, однако рвение его отца осталось неумолимым, и довольно скоро он получил продвижение, из простого бегуна дослужившись до мукаддама.[146] Когда Джибрилу было девятнадцать, Наджмуддин Старший стал членом гильдии бегунов-ленчеров, Ассоциации бомбейских тиффин-курьеров, а когда ему исполнилось двадцать, его отец умер, остановленный в дороге ударом, взорвавшим его сердце. «Он просто вогнал себя в гроб, — сказал Генеральный секретарь гильдии, сам Бабасахеб Мхатр. — Бедный ублюдок, ему просто не хватило пороху».
Но сирота знал лучше. Он знал, что его отец смог, наконец, бежать достаточно долго и достаточно упорно, чтобы стереть границы между мирами; он буквально выскочил вон из кожи в объятья своей жены, чтобы раз и навсегда доказать превосходство своей любви. Иногда уходящие рады уйти…
Бабасахеб Мхатр сидел в синем офисе за зеленой дверью над лабиринтами базара, грозная фигура, жирный будда, одна из влиятельнейших сил города, обладающая таинственным даром знать все обо всем, никогда не покидая своей комнаты, и завоевывать уважение всех, кто имел влияние в Бомбее. На следующий день после того, как отец юного Исмаила пересек границу, чтобы встретиться с Неймой, Бабасахеб вызвал молодого человека к себе.
— Ну? Тяжко, верно?
Ответ, и слезы на глазах:
— Джи, спасибо, Бабаджи, со мной все в порядке.
— Закрой рот, — сказал Бабасахеб Мхатр. — С сегодняшнего дня ты живешь у меня.
— Ноно, Бабаджи…
— Никаких но. Я уже сообщил своей дорогой жене. Я сказал.
— Простите пожалуйста, Бабаджи, но как что почему?
— Я сказал.
Джибрилу Фариште никогда не сообщали, почему Бабасахеб решил сжалиться над ним и вырвать из бесперспективности улиц, но через некоторое время у него появилась идея. Госпожа Мхатр была женщиной худой как карандаш по сравнению с ластиком-Бабасахебом, но до краев наполненной материнской любовью, из-за чего казалась жирной, как картошка. Когда Баба приходил домой, она с рук кормила его сладостями, и по ночам новый жилец их дома мог услышать протесты великого Генерального секретаря АБТК:[147] «Пусти меня, дорогая, я сам в состоянии раздеться!»
На завтрак она с ложечки кормила господина Мхатра большой порцией солода и прежде, чем тот уходил на работу, причесывала ему волосы. Они были бездетной парой, и молодой Наджмуддин понял, что Бабасахеб хотел, чтобы он разделил его бремя. Как ни странно, однако, Бегум не относилась к молодому человеку как к ребенку.
— Посмотрите, он взрослый парень, — сказала она мужу, когда бедный господин Мхатр умолял: «Отдай мальчику эту проклятую ложку солода!». — Да, взрослый парень, и мы должны делать из него человека, муж мой, никакого сюсюканья с ним.
— Тогда, ад и проклятья, — взорвался Бабасахеб, — почему ты сюсюкаешься со мной?
Госпожа Мхатр разрыдалась.
— Но Вы для меня все, — плакала она, — Вы мой отец, мой возлюбленный, и мой ребенок тоже. Вы мой господин и мой младенчик. Если я вызываю у Вас недовольство, тогда я не заслуживаю права жить.
Бабасахеб Мхатр, принимая поражение, глотал столовую ложку солода.
Он был любезным человеком, прячущимся за грубостью и суетой. Чтобы утешить осиротевшего юнца, он беседовал с ним в своем синем офисе о философии перевоплощений, убеждая, что его родители уже приготовились к возрождению в каком-нибудь месте, если, конечно, не были настолько святыми, чтобы достичь окончательной благодати.[148] Так что именно Мхатр сподвиг Фаришту к его занятиям темой реинкарнации — и не только реинкарнации. Бабасахеб был парапсихологом[149] — любителем, столовращателем и заклинателем духов при помощи стакана.[150] «Но я лишился этого, — сказал он своему протеже мелодраматическим тоном, жестикулируя и хмурясь, — после того, как испугался за свою проклятую жизнь».
145
До перехода к Британии (в 1661) территория Бомбея принадлежала Португалии, поэтому в нем сохранилось много португальских названий. Сантакруз (Santa Cruz) означает «Святой Крест».
148
Конечная цель благочестивых индусов — не реинкарнация, которая технически рассматривается как проклятие, но деятельность в колесе перерождений (сансаре) для достижения освобождения (мокши). Тем не менее, люди обычно не готовы к мокше и находят перспективу реинкарнации симпатичнее. Идея мокши заимствована и буддистами (нирвана).
149
150
Поскольку в английском слово «spirit» означает и «дух», и «спирт», фраза «заклинатель дэхов/духув при помощи стакана» может звучать с ироническим оттенком, что, хотя и в меньшей степени, сохранено и в переводе.