– Жан! – Она выбежала навстречу тележке, голос был громким, напряженным, она задыхалась. – Милосердный Боже, что они с тобой сделали?
Он пытался обрести голос, сказать ей, что ничего не произошло, просто несчастный случай, но слишком устал, и ни один звук не вырвался из его горла, хотя губы шевелились, пытаясь выговорить слова.
– Ты! – прошипела Тереза, голос ее сразу стал хриплым от невыносимого отвращения. – Это ты убила его! Ты, гнусная уличная девка! О, Боже, Боже, сколько раз я умоляла Жана держаться от тебя подальше! В глубине души я знала…
– Что ты знала, сестренка? – выдавил из себя Жан сквозь смех, который звучал в его голосе, подобно сухому тростнику под порывами ветра. – Что Люсьена в один прекрасный день убьет меня? Но она сделает это не так скоро, дорогая сестренка, и уж наверняка не таким жестоким, варварским способом. Она слишком нежна для такого дела, и кроме того, есть более приятные способы…
– Он бредит, – прошептала Тереза. – О, Жан, Жан…
– Это не я, – сказала Люсьена. – Спросите у него, он вам скажет.
Тереза взглянула на нее, и ее черные глаза полыхнули яростью.
– Он солжет, – ответила она. – Ради тебя он солжет. Как лгал много раз и раньше…
– С вами бесполезно разговаривать, – с горечью произнесла Люсьена. – Забирайте его, мадемуазель, забирайте вашего драгоценного братца, который обошелся мне в тысячу раз дороже, чем он того стоит!
Жан Поль приподнялся, опираясь на локоть, и удержался в этом положении достаточно долго, чтобы увидеть лицо сестры, искаженное гневом, но это усилие оказалось для него слишком тяжелым, и он вновь погрузился в уже знакомое ему теперь ощущение, будто его несет прилив тьмы и он погружается в пучину мрака.
Когда он вновь выплыл к свету и воздуху, то лежал уже в своей комнате и вся семья стояла вокруг его постели.
– Люсьена? – прошептал он.
– Она в тюрьме, – выпалил его брат, – где ей следует быть. Нужно только твое заявление, чтобы мы могли предъявить ей обвинение.
Жан Поль посмотрел на брата, и его рот сложился в гримасу смеха, но чтобы рассмеяться, он был слишком слаб.
– Ты, Бертран, фантастическая личность, – вымолвил он, – просто фантастическая. Ступай и немедленно освободи ее!
– Сын мой, – громко сказал Анри Марен, – мы простили тебе твое безрассудство. Ты молод, в тебе течет моя кровь, так что твоя необузданность естественна. Но эта неуместная галантность лишь следствие болезни. Эта ведьма должна понести наказание, которого заслуживает.
Жан улыбнулся.
– За что наказание, отец? – пробормотал он. – За то, что спасла мне жизнь?
– Спасла тебе жизнь? – вырвалось у Симоны. – Послушай, Жан…
– Уверяю тебя, моя уважаемая и высокочтимая невестка, именно это она и сделала. Она увидела, как убийца прицелился, и ударила его по руке, так что пуля, которая наверняка убила бы меня, изменила направление. После этого она уложила меня в постель и выхаживала днем и ночью, пока жизнь не вернулась ко мне…
– Ручаюсь, это был не первый случай, когда ты лежал в ее постели, – объявила Симона.
Жан взглянул на нее.
– Ты ведь высокородная дама, не так ли? – фыркнул он. – Симона де Сен-Жюст, маркиза де Бовье, и тем не менее ты все равно мелкобуржуазная кумушка!
– Жан, – вмешалась Тереза, – посмотри мне в глаза! А теперь повтори – она спасла тебе жизнь…
Жан Поль серьезно посмотрел на сестру.
– Да, сестренка, – тихо сказал он. – Она спасла мне жизнь, и очень дорогой для себя ценой, возможно даже рискуя собственной жизнью…
Тереза выпрямилась и встретилась глазами с Симоной.
– Он говорит правду, – тихо произнесла она.
– Сама знаю, – выпалила Симона. – Господи, какие же мы, женщины, дуры!
– Бертран, – начала Тереза.
– Хорошо, хорошо, – проворчал Бертран. – Я поеду и освобожу ее, хотя власти будут считать меня полным дураком и гадать, чем она нас держит.
Жан Поль пристально смотрел на Бертрана, и в его глазах мелькнула насмешка.
– Твои доводы, брат, справедливы, – пробормотал он, – но ведь так было всегда, не так ли?
– Помолчи, Жан, – прервала его Тереза, – тебе нельзя утомляться.
Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше и крепче, но очень хотелось спать. Было так приятно погрузиться в сон, зная, что это сон, а не забытье, слыша, как их голоса становятся жужжанием пчел, шепотом ветра… Он долго спал глубоким сном. А когда проснулся, почувствовал себя ужасно голодным. И это тоже был хороший признак, потому что он ощутил желание поесть в первый раз с того момента, когда Жерве ла Муат выстрелил в него.
Тереза сидела у постели и кормила его горячим супом. У него было чувство, что с каждой ложкой в тело возвращается жизнь. Приятно было ощущать себя живым, вновь владеть всеми чувствами, хотя рана все еще чертовски болела.
В комнату вошел Бертран Морен.
– Она на свободе, – без предисловий объявил он.
– Отлично, – произнес Жан и удивился силе своего голоса. – Бесконечно благодарен тебе, брат мой…
– Можешь не благодарить, – отозвался Бертран. – Я ничего не сделал. Когда я приехал, ее там уже не было. Я остановился около ее дома. Я… я чувствовал, что приличия требуют, чтобы мы принесли ей извинения. Ее уже не было. Мне сказали, что она уехала из деревни…
– Бертран, – спросила Тереза, – но если не ты ее освободил, то каким образом…
В лице Бертрана произошла перемена. Сначала у него зарделся подбородок, потом краска поползла выше, пока не достигла ушей. Они также залились румянцем. Жан мог видеть, как они – почти горят.
– Э… э… один большой вельможа, – забормотал Бертран, – приказал… Похоже, он питает какой-то интерес к этой проститутке…
Жан Поль взглянул на брата. Он долго смотрел на него. Потом захохотал. Это было слабое подобие его обычно сочного баритонального смеха. Теперь раздавался сухой, скрипучий смех, и все они скорее видели, что он хохочет, нежели слышали. Но выглядело это ужасно. Бертран не мог этого вынести. Он повернулся на каблуках и, демонстрируя остатки достоинства, вышел из комнаты.
Лицо Терезы побелело.
– Жан, – прошептала она, – ты думаешь… Но этого не может быть! Жерве уехал из Сен-Жюля больше недели назад…
Жан затих. Он дотянулся и похлопал ее по руке.
– Ничего я не думаю, сестренка, – тихо сказал он. – Думать – это опасное занятие. Легко может довести человека до сумасшествия.
Но еще долго после того, как она ушла в свою строгую девичью комнату, чтобы там окончательно справиться со своим беспокойством, Жан лежал неподвижно, уставившись в потолок.
“Итак, – с горечью думал он, – господин Граверо, опять я вижу вашу руку. И всегда с этим вашим дьявольским везеньем вы наносите удар в нужный момент – как раз после того, как мои драгоценные родственники еще раз продемонстрировали беспримерную глупость Маренов. Господи Боже, как много в жизни связано с этими четырьмя маленькими буквами, составляющими слово “если ”… Если бы Тереза поздоровалась с ней по-доброму. Если бы Бертран и отец не стали демонстрировать силу и власть. Если бы пуля пролетела мимо или попала бы точно в цель…”
В соседней комнате Терезе почудилось, будто до нее доносится смех Жана. Но то, что она слышала, не было смехом.
Как ни странно, но после этого эпизода его выздоровление пошло быстрее. Аббат Грегуар утверждал, что это чудо.
– Я насмотрелся, – говорил он, – как люди умирали и от более легких ран. Бог отметил тебя своей печатью, сын мой. Предназначил тебя для больших дел…
– Бог, – насмешливо спрашивал Жан, – или сатана? Кто из них, добрый отец? Я не верю в чудеса! Говорят, дьявол заботится о своих…
И тем не менее это было чудо, которого ни аббат Грегуар, ни Жан Поль Марен не понимали. Было что-то сверхъестественное в том, что воля человека оказывалась сильнее слабости его плоти и сила поставленной человеком перед собой цели преобладала, вне зависимости от того, добрая это была цель или злая.