– Я не собираюсь с вами бороться, – сказал Римо.
– Не бойся, ты не причинишь мне боли. Я умер четыре тысячи лет назад.
– Для бесплотного духа вы, пожалуй, обладаете слишком большим весом. Когда вы спрыгнули с табурета, пол чуть не провалился.
– Вы с Чиуном придаете слишком большое значение весу. В нашем деле совсем необязательно быть тощим, как скелет. Ну же, бледнолицый, покажи, на что ты способен!
Римо вяло ткнул его в живот, опасаясь, как бы этот божий одуванчик не потерял равновесие. Рука его со свистом рассекла воздух.
– Ну вот, совсем как Чиун. Ничего не хочешь делать из-под палки.
Римо захотелось проверить, насколько крепок Великий Ван. Он понимал, что положить его на лопатки скорее всего не удастся, но он мог, по крайней мере, пощупать его дряблый живот.
И Римо предпринял вторую попытку. Ван даже не старался уклониться от его удара. Рука Римо вонзилась в центр Вселенной, где стоял невероятный холод, и он закричал от боли, а Великий Ван с улыбкой поведал ему, что то же самое в свое время испытал Чиун, поднявшись на высшую ступень мастерства.
– Вот что я скажу тебе, Римо. Из всех Мастеров Синанджу вы с Чиуном обладаете самым чистым ударом. Как это и пристало отцу и сыну.
Глава одиннадцатая
Утром 11 мая три американские колонны под командованием человека, которого одни считали воскресшим генералом Паттоном, а другие – своим любимым командиром, отцом, матерью или близким родственником, вторглись на территорию Сорники – одного из недавно получивших независимость государств Центральной Америки.
Сорника считала себя независимой, потому что сбросила с себя бремя сорокалетнего гнета семейства диктаторов, опиравшихся на армию, численность которой не превосходила полицейского подразделения, и установила власть Народного Совета, создавшего громадную, вооруженную до зубов армию.
При старом режиме диктатора можно было критиковать, но не более того. Правда, жители Сорники обладали еще некоторыми незначительными правами: они имели право зарабатывать себе на жизнь, менять работу, жениться и выходить замуж по собственному выбору, а если такая жизнь их не устраивала, они имели право уехать из страны.
Главным отличием нового режима было то, что он обязан был всем нравиться. Газеты, оппозиционно настроенные к свергнутым угнетателям, пользовались прежними свободами. Они могли свободно публиковать критические материалы о старом режиме. Если же какая-либо газета позволяла себе критическое высказывание о новой Народно-демократической Социалистической Республике Сорника, ее немедленно закрывали «по требованию разгневанного народа».
Символом народа был генерал Умберто Омерта – человек из народа, живший с народом и во имя народа. Всякий, кто выступал против Омерты, автоматически становился врагом народа. Когда Омерта направлял стражей новой, социалистической, законности закрывать оппозиционные газеты и громить их редакции, чего никогда не случалось при прежнем режиме угнетателей, это было ответом народа на происки контрреволюции.
Народ в лице Омерты ревностно следил за тем, чтобы все выступающие против режима изменили свою точку зрения. Инакомыслие пресекалось железной рукой, равно как и желание покинуть страну – таковы уж порядки в независимых странах.
Никто не смел задаться вопросом: стоит ли народ за арестами, казнями и преследованием реакционных элементов, предателей и американских прихвостней? Никто не спрашивал, являются ли они тоже частью народа. Такой вопрос был бы расценен как предательство дела революции: коль скоро против этих реакционеров выступает народ, значит, они являются чуждыми элементами. В нацистской Германии чуждые элементы считались untermenschen – людьми второго сорта, и для них строились газовые камеры.
Однако вооруженное вторжение в Сорнику в это майское утро объяснялось не тем, что там бросали в тюрьмы и расстреливали врагов народа, а детей заставляли доносить на своих родителей. И не тем, что на территории этого государства размещалось несколько учебных лагерей, где проходили подготовку отряды боевиков, жаждущих освободить соседние народы от гнета ненавистных правителей.
Дело заключалось в другом. В Сорнике было дислоцировано восемнадцать советских полков вместе с военными специалистами. Именно их и хотел уничтожить Железный Генерал, живое воплощение Джорджа Паттона, любимый командир и отец родной, за которого любой солдат был готов отдать жизнь и который временами искусно скрывался под личиной иммигранта из России.