Юрий Петухов
Сатанинское зелье
Сатанинское зелье
Не вечна наша телесная оболочка, не вечна юность и сама жизнь, не вечно нажитое богатство, не вечна власть, не вечен союз любящих — и потому да не соблазнится мудрен, ничем из этого! Лучше ведь не мараться грязью, чем после отмываться от нее.
Снег без грязи,
как долгая жизнь без вранья.
Прелюдия
Кому суждено быть повешенным,
тот не утонет.
Зрелище было впечатляющим до жути. Огромный, выше роста человека, сугроб, ослепительно белый, припорошенный чистым, видно, выпавшим за ночь снежком… и большущее разлапистое алое пятно на нем — пятно, переливающееся, темнеющее, почти чернеющее по краям, оплавляющее снег, прожигающее сугроб.
Сергей не сразу понял — что это. Лишь секундой позже в голову как ударило — кровь! Он невольно отшатнулся. Но напирающие сзади не дали уйти, наоборот, они подтолкнули еще ближе. Глаза заболели от этого страшного сочетания — красное на белом, кровь на снегу! Это было ненормально, неестественно, невозможно. Но это было.
Внизу, у сугроба, погрузив скрюченные пальцы в подтаявшую жижу, кто-то лежал. Сергей видел только эту вывернутую посиневшую руку. Но с него хватило. Он резко надавил плечом в чью-то жирную грудь, пихнул кого-то локтем, вовремя успел прикрыть лицо, раздвинул еще двоих… и выбрался из толчеи.
— Псих ненормальный! — бросили ему в спину.
Но Сергей ничего не слышал. В голове у него гудело. Уши словно ватой заложило. Отпихнув от себя еще двух любопытных, несущихся к сугробу сломя голову, он вышел к остановке. прислонился спиной к зеленоватому холодному стеклу, перевел дух. Сердцебиение прошло не сразу. Да и перед глазами прояснилось не в один миг. В таком состоянии Сергей редко бывал, раза два или три, не больше, да и то — с жуткого похмелья, после таких забегов " в ширину", от которых и окочуриться недолго. Но вчера-то он не пил, так, кружку пива да два глотка из чекушки, остававшейся еще с третьего дня…Он тяжело, с присвистом, выдохнул. Сдвинул шапку на затылок, и неожиданно почувствовал, что лоб у него мокрый и совсем холодный, как стекло за спиной.
Он даже вздрогнул.
Надо было садиться в автобус, ехать на работу. Но Сергей стоял, не мог себя заставить сделать и шага. И с каждой минутой, с каждой секундой в нем нарастало непонятное и неприятное ощущение — ему хотелось вернуться к сугробу, его тянуло туда, как человека, страдающего высотобоязнью, неостановимо тянет на край пропасти — сердце замирает от ужаса, дыхание перехватывает, но нестерпимо хочется еще разок, последний, заглянуть туда, в бездну, в гибельный провал.
И Сергей отодвинулся от стекляшки, переступил с ноги на ногу. Незримый магнит был сильнее его.
На этот раз волна тошноты не подкатила к горлу, да и сердце вело себя поспокойнее. Лишь какая-то пелена все застила. Сергей сомнамбулой продрался сквозь толпу, заглянул через плечи, пытаясь разглядеть лежащего. На пятно он старался не смотреть — в конце концов не в пятне суть! А в чем? Приходилось тянуть шею, изворачиваться, и все-таки краешком глаза ему удалось увидать нужное.
В слякотной грязи под сугробом лежал по пояс голый человек. Был он к тому же босой. Лишь драненькие вытертые дешевые джинсы были на нем. Но и те лохмотьями свисали с посиневших ног, одна штанина была задрана выше колена, открывала изуродованную багровыми вздутыми рубцами ногу. Русые волосы на затылке были взъерошены и черны, словно кто-то хорошенько потрепал их, а потом полил мазутом. На синей неестественно выгнутой спине в беспорядке было разбросано пять или шесть больших черных волдырей. Казалось, что их не так давно прорвало, запекшаяся по краям кровь бурела, но еще поблескивала местами… Сергей не сразу сообразил, что к чему. Что-то скользнуло под ногой. Он быстро присел, подобрал грязный цилиндрик с разорванной боковинкой — это была гильза! Сергей служил в армии в свое время, знал все виды патронов и гильз, но такую видел впервые. Он сунул ее в карман, машинально сунул. А глаза сами уже потянулись к трупу — страшное было зрелище, дикое. Но не оторваться!
Неужели стреляли? Сергей поежился. Ему стало не по себе. Но почему, как, когда?! Он живет рядом, совсем рядом, он должен был слышать звуки выстрелов! Но ничего он не слышал, ни о чем не догадывался…
Толпа гудела, гомонила.
— Мафия! Точно говорю, мафия! Со своим расправились, гады!
— Да ладно, все теперь на мафию валят! Сами себя пугаем! Ты че думаешь, каждая пьянь подзаборная — это тебе мафия, что ли?!
— Ой, а как отделали-и, как отделали!
Отделали лежащего и впрямь на славу — вся спина, шея, вывернутые руки были исполосованны, покрыты синяками, ссадинами. Казалось, что это вообще не человек лежит, а какой-то нелепый, сработанный бракоделами манекен, над которым вдоволь натешились неумные проказники. И все же это был человек! Да не просто человек, а кто-то очень знакомый, виденный много раз… У Сергея в висках заломило. Но вспомнить не мог, хоть убей! И вытертые джинсы были чем-то знакомы, что-то напоминали — хотя поди разберись, джинсы они и есть джинсы, все одинаковые.
Сергей присел на корточки, попробовал заглянуть снизу, заглянуть в лицо. Нет, ни черта не было видно. Из пенистой грязи торчало лишь синюшное опухшее ухо, все остальное было там, в месиве из воды, земли, снега, окурков, плевков и семечной шелухи.
— Чего, худо стало, что ль? — поинтересовался у Сергея мужичонка в ватнике, от которого несло одеколонлым перегаром. — Ты еще на карачки встань, паря!
Сергей не ответил. Поднялся. И почувствовал руку на своем плече.
— А ну! Разрешите!
Человек в милицейской форме протиснулся вперед; все загородил. И как ни пытался потом Сергей, он не мог ничегошеньки разглядеть — толпу отодвинули подальше, следственная бригада управилась в считанные минуты, санитары бросили тело на носилки, бросили брезгливо и поспешно, будто имели дело не с человеком, а с падалью или поганым вонючим мешком. И все… Уехали. Толпа рассосалась — глазеть было не на что. Лишь бурело пятно на белом сугробе. Но это было уже совсем не то пятно, что несколько минут назад, то было алым, страшным, а это можно было принять за след от выплеснутых на снег помоев.
— Пришили! И слава Богу! — проворчала сердитая насупленная старушка в черном.
Пенсионер в очках и драном рыжем «пирожке» добавил:
— В колыбели надо таких душить, сволоту поганую!
Злоба была необъяснимой, но натуральной, нутряной. Сергея даже передернуло. Он не смог себя заставить не то что вступить в прения, но и поглядеть даже на сердитых комментаторов.
— А все от того, что пьют! — заключила старушка. — Им все для жизни дало государство, живи и радуйся, а они все пьют! Вот и захлебнулся родимый!
— Туда и дорога!
Пенсионер скрипнул зубами и ушел.
А Сергей вдруг увидал в месиве клочок плотной серой бумаги. Нагнулся. Подхватил двумя пальцами. Развернул. Разобрал с трудом, буквы были полустертыми, тусклыми, но разобрал обрывки слов: «… ОПУСК… адцати четырех ноль… cap…» Далее следовала неразборчивая закорючка-подпись. Понять что-либо из этой бумажки было невозможно. Но и ее Сергей сунул в карман куртки.
Взглянул на часы — он уже на целых сорок минут опаздывал на работу! А еще надо добираться!
Он чуть не бегом бросился к остановке.
Начальник пообещал Сергею неприятности в будущем, как то лишение премиальных, непродвижение по службе и прочие, но успокоился через минуту, сообразил, что собственлые нервы дороже. Сергей с трудом досидел до обеда. Потом написал заявлевие на отгул за работу на овощной базе — отгулов у него была тьма-тьмущая, до второго пришествия! И немудрено, на базы гоняли чуть не каждую неделю. Начальник поморщился, похмурился, посопел. Но отпустил.
— Все равно от тебя толку ни хрена! — сказал на прощание. — Валяй!
Толку от Сергея в конторе было побольше, чем от других. Но он не стал задираться. Лишь бросил на прощание:
— Валяю!
И подхватив сумку, накинув куртку, камнем слетел по лестнице, выбежал на свежий морозный воздух. Он знал, куда идти! Знал, что делать! Ведь можно годами сидеть и рассуждать: это нужно, это не нужно, это целесообразно, это нецелесообразно и непрактично, так, мол, лишь одни дураки поступают. Нет, хватит, пускай его принимают за круглота и полнейшего идиота, по он все же пойдет туда, он их всех заставит, он… А что собственно он мог?! Да ничего! Но эта мыслишка, на секунду задержавшись под черепной коробкой, упорхнула из-под нее. Пускай думают, что хотят, пусть считают, что он трехнутый, что ему больше всех надо, пусть! Он крутил пальцами в кармане шершавую гильзу, заводил себя, заранее зная, что ничего не выйдет, что его пошлют куда подальше.