И хотя христиане не употребляли по адресу теософов выражений типа «сифилис» или «ядовитые соседи», но по сути мы согласны. Любая религиозная община имеет право сама определять условия членства в ней. Любая – в том числе и Православная Церковь.
Елена Рерих признает, что человека действительно православного лучше удалить от теософского кружка. Вот теперь и сама Церковь подтвердила, что между нами не может быть общения. Елена Блаватская жаловалась на то, что «существуют миллионы спиритуалистов, у большинства из которых не хватает храбрости оторваться от своих собственных церквей»1796. Как видно, Блаватская готова лишь приветствовать окончательный разрыв своих адептов с Церковью. Теперь же и Церковь предложила людям более отчетливо осознать их собственные взгляды и решить – стать ли им христианами или теософами.
Так что вопрос о церковной анафеме – это не тот случай, когда можно противопоставить «веротерпимость» рериховцев «фанатизму» христиан с выгодой для первых. Спустя многие века вновь приходится объяснять антихристианам то, что в III веке Ориген объяснял Цельсу: «Знаменитая школа пифагорейцев на членов, отпавших от их учения, смотрела как на мертвецов и сооружала им надгробные памятники. Точно также и христиане оплакивают как погибших и умерших для Бога всех тех, которые подпадают под власть распутства или какого другого непотребства» (Против Цельса. 3,51).
Тем, кто считает себя последователями тайных пифагорейских учений, следовало бы уважать право религиозной общины ограждать себя от псевдоучеников.
Но пропаганда есть пропаганда. И вот уже Президент МЦР Г. Печников проповедует Патриарху: «Мы считаем великим грехом предавать анафеме людей только за их внутренний образ мыслей, потому что по-христиански глубоко почитаем свободу совести каждого человека».
Во-первых, то, что Печников считает «великим грехом», рекомендуется Еленой Рерих.
Во-вторых, Печников выставляет себя большим христианином, чем ап. Павел, по чьему совету и поступила Церковь: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся» (Тит. 3,10).
В-третьих, отлучение от Церкви не есть нарушение «свободы совести». Если, близко ознакомившись с чьим-то «внутренним образом мыслей», я перестаю принимать носителя этих мыслей в своем доме – это не значит, что я становлюсь злостным нарушителем «прав человека». Если я кого-то не пустил на порог своего дома – это не значит, что я его преследую.
Ни в каком толковании «свобода совести» не предусматривает, что религиозная община обязана принимать в свои члены человека противоположных взглядов. Свобода совести предполагает, что ни одна община не должна завлекать людей силой или обманом, а также, что она не должна насильно удерживать у себя тех людей, которые решили ее покинуть. Собор, закрыв церковные врата перед сектантами, не совершил ни того, ни другого нарушения свободы совести1797.
И все же вопрос о том, что произошло на Архиерейском Соборе, требует специального и долгого разговора. Дело в том, что обыденный язык не всегда совпадает с языком церковным. Так было всегда, но особенно резко это расхождение прочертилось в последние десятилетия, когда люди были лишены возможности освоить язык христианского богословия хотя бы в объеме воскресной школы. И поэтому получилось так, что Собор говорил на своем языке, люди же, читавшие его Определение, воспринимали богословскую лексику Собора как вполне обыденную, разговорную речь.
На богословском языке отлучение от Церкви есть анафема. И, соответственно, верно обратное определение: анафема есть не что иное как отлучение от Церкви. Но обыденный русский язык еще с древности понимал иностранное слово «анафема» как проклятие (так оно и дается, например, в словаре Даля и в «Словаре древнерусского языка» под ред. Р. И. Аванесова). И нравственное чувство многих людей совершенно естественно возмутилось: как может Церковь, являющаяся для мира источником Божественных благословений, стать источником проклятий?
Сугубая сложность состоит еще и в том, что богословский язык Церкви также многообразен. И, например, язык западного христианского богословия отличается от языка восточно-христианского, православного. В силу многих причин оказалось так, что интеллигенция России уже несколько веков лучше наслышана о западной богословской мысли и церковной практике, чем о своей, православной. Рясу православного священника чаще называют по-католически – сутаной. Вместо «батюшка» к нему обращаются на католический же манер «святой отец». И так – не только тогда, когда человек что-то принимает в церковном быте, но и тогда, когда он ищет причины для своего отталкивания от Церкви. Немалое число богословских формул, происходящих из западной схоластики и не органичных для православия, обжились в расхожих богословских представлениях нецерковной интеллигенции (о них речь шла выше – в главах о грехопадении и Искуплении).
Соответственно, со времен Льва Толстого стало уже традицией антиправославной полемики приписывать православию католические взгляды и практики. То, с чем сама наша Церковь не согласна и что она отрицает, ей же вменяется в вину.
И прорериховская пропаганда также вполне удачно воспользовалась богословским невежеством современников.
Один из пунктов расхождения православия и католичества – это как раз вопрос о том, что означает анафематствование. Православное богословие считает, что анафема – это отлучение от Церкви, отделение от таинственной жизни церковного тела. Католики именно в своем богословском, а не просто обыденном языке полагают, что анафема – это не только отлучение, но и проклятие.
В восприятии православной традиции публичное отлучение – это свидетельство о том, что Церковь не узнает своей веры и своей святыни в трудах или в жизни такого-то человека. Здесь нет желания зла отлучаемому, есть скорее предупреждение его ученикам. В латинской же практике анафема понималась именно как проклятие конкретного человека.
Отсюда родилось второе различие: православная традиция с древнейших времен считает, что Собор может вынести свое суждение о нецерковности людей, уже ушедших из земной жизни. Католическая традиция также с древнейших времен была убеждена, что анафематствовать можно только еще живых. Понятно, почему Запад был против анафемы умершим1798 : если анафема есть проклятие, то получается, что наказывают мертвого. Но если анафема есть свидетельство о нецерковности того-то человека или учения – то это свидетельство может быть произнесено в любой момент.
1796 Блаватская Е. П. Разоблаченная Изида. Т. 2 с. 12.
1797 «Но если церковь, действуя нравственно, не может употреблять насилие, если она в праве приобщать к себе членов единственно путем свободного убеждения, то это не значит, что внутри себя она должна признавать свободу основным началом всего своего духовного здания. Человек свободно примыкает к церкви, но приобщаясь к ней, он признает над собою высший закон, который не им установлен и который он не властен менять самовольно. Церковь является хранительницею высшего закона, не только изъятого от человеческого произвола, но и подчиняющего себе человеческий произвол. Никто не в праве требовать от человека этого подчинения, но если он хочет быть членом церкви, он должен покориться ее власти и ее уставам, никогда не отрекаясь от своей совести и от своего разума, которые он обязан уважать в себе как проявления божественного начала, но сознавая шаткость личной мысли и стараясь согласить их с непоколебимыми основами церковных преданий» (Чичерин Б. Наука и религия. – М., 1901, с. 222). Здесь стоит еще только добавить, что евангельские истины, возвещаемые Церковью, изъяты из области произвола не только отдельных людей – сама Церковь также не может противоречить Евангелию или отменить некие его части.
1798 Обычно Запад не решался посмертно отлучать от Церкви. Но однажды это случилось – папа Вигилий (правда, под давлением импер. Юстиниана) утвердил решения 5 Вселенского Собора о посмертном отлучении Феодора Мопсуэстийского и Ивы Эдесского. см. Волконский А. Католичество и священное предание Востока. – Париж, 1933, с. 191.