— Делам службы, мистер Гурт! Прошу покорно извинения, что потревожил, — ответил констебль, маленький пузатенький голландец, весьма добродушного вида, немилосердно коверкавший английский язык. — Если разрешите, позволю себе передать вам возложенное на меня поручение!
ГЛАВА XIII
Мне кажется, друзья, что все вы ученики-мошенники, но если предоставить вам свободу, вы очень скоро превзойдете своих учителей
— Сделайте одолжение, я слушаю! — сказал Гурт.
— Так вот, мистер Гурт, господин мэр поручил мне сказать, что он будет очень рад видеть вас теперь же у себя вместе с преподобным отцом, читавшим наставление его кухарке, старухе Доротее, и молодым человеком, находившимся при нем, вероятно, в качестве причетника.
«Кухарка мэра! Так вот в чем фокус! Значит, то был не собственный ужин Гурта, которым мы помогли ему овладеть; мы уничтожили ужин мэра, всеми уважаемого Петера Кюйлера. Значит, фонарь над входом обозначал не гостиницу, а присутственное место — резиденцию власти. Судя по количеству яств, ужин этот был приготовлен не на одну семью, а на гостей», — думал я, с невольной тревогой взглянув на мистера Вордена. Тот смотрел мрачно. Но делать было нечего; мы взяли свои шляпы и последовали за констеблем в дом мэра.
— Вы не беспокойтесь, господа, такие вещи здесь, в Альбани, часто случаются, — сказал Гурт, когда мы вышли на улицу. — Во всяком случае, вы оба ни в чем не повинны, так как были уверены, что содействуете возвращению похищенного у нас ужина.
— А кому же, собственно, принадлежал этот уничтоженный нами ужин? — спросил мистер Ворден.
— Почему бы теперь и не сказать вам этого?! — весело отозвался Гурт. — Собственно говоря, это был ужин мэра, но будьте спокойны — все это объяснится как нельзя лучше! Моя мать близкая родственница жены мэра. Впрочем, мы здесь в Альбани все между собой родня так или иначе, так что я, в сущности, поужинал за счет своего родственника, хотя и без приглашения!
— Я, право, не знаю, мистер Тен-Эйк, не вправе ли мы с мистером Литльпэджем пожаловаться на вас. Я счел возможным прочесть наставление кухарке, которая, как я полагал, являлась участницей похищения нашего ужина. Но что теперь мне сказать господину мэру, если он обвинит меня в том, в чем я обвинил его кухарку? Ведь я все-таки лицо духовное!
— Положитесь во всем на меня, ваше преподобие, — сказал Гурт, готовый принести себя в жертву, обвинить себя в чем угодно, лишь бы не причинить огорчения другому. — Я уже привык к таким проделкам и отвечаю за все!
— Да, да, — подтвердил констебль, — мистер Гурт знаком с такими делами. С ним каждую неделю что-нибудь подобное случается, а только все-таки вы на этот раз хватили через край, мистер Гурт, — стащили ужин из-под носа у самого мэра! Вы бы лучше обратились ко мне, я указал бы вам, у кого ваша дичь и паштеты!
— Это, конечно, было бы лучше, но мы так торопились, у нас были званые гости, нельзя же было их морить голодом!
Мэр распорядился, чтобы нас ввели прямо в его гостиную, вероятно, для того, чтобы пристыдить Гурта в присутствии одной особы, и представьте себе мой ужас, когда среди общества, обреченного нами на голод, я увидел Германа Мордаунта с дочерью и мисс Уаллас. Все знали, что было сделано, но до нашего появления в гостиной один мэр знал — кем. Гурт смело и решительно выступил вперед, несмотря на присутствие Мэри, на лице которой ясно читалась мучительная тревога. Аннеке же даже не взглянула в мою сторону, но лицо ее горело.
При виде мистера Вордена мэр был крайне удивлен. Он ожидал увидеть знакомое лицо какого-нибудь шутника, переодетого для случая, а вместо того здесь стоял незнакомый господин почтенной наружности, несомненно духовное лицо.
— Здесь, верно, какое-нибудь недоразумение, — сказал мэр. — С какой стати побеспокоили этих господ наравне с Тен-Эйком? — спросил он у констебля.
— Мне было приказано пригласить сюда и сообщников мистера Гурта! Так вот они!
— Послушайте, Гурт, скажите же мне, кто эти господа, которых я имею честь видеть у себя?
— Я давно сказал бы вам это, господин мэр, если бы нас не ввел констебль, а в таких случаях я все представления предоставляю делать ему!
Как я мог заметить, мэр с трудом сдерживал смех: очевидно, мы очутились не в руках строгого судьи, а в гостях у милейшего человека.
— Этот уважаемый священник только что прибыл из Англии и на следующий день будет говорить проповедь в церкви Святого Петра для поучения всех нас, не исключая и мисс Мэри Уаллас, если она соблаговолит прийти послушать его, по свойственной ей доброте и снисходительности.
Взглянув на Мэри, я увидел, что она скорее была огорчена случившимся, чем возмущена поведением Гурта. Аннеке же была, видимо, шокирована откровенностью и нескромностью Гурта, который так явно афишировал свои чувства к ее подруге.
— Прекрасно, — сказал мэр, — я весьма рад видеть вас у себя, ваше преподобие!
— А этот молодой человек — мистер Корнелиус Литльпэдж из Сатанстое в Вест-Честере!
Мэр любезно поклонился, но, видимо, не знал, что ему теперь делать с нами. Что молодые шалуны крали у соседей птицу и свиней и затем устраивали себе грандиозный ужин, это было дело довольно обычное; что две группы таких шалунов похищали одни у других такой ужин, который иногда успевал несколько раз перейти из рук в руки, прежде чем бывал съеден, тоже случалось нередко; но до сего дня еще никому не приходило в голову дерзнуть похитить ужин из кухни мэра.
В первый момент возмущения этим поступком мистер Кюйлер послал за констеблем, но затем одумался и при виде замешанных в это глупое дело двух посторонних, из которых одно было духовное лицо, решил сменить гнев на милость.
— Идите себе с Богом, Ханс, — сказал он, обращаясь к констеблю, — когда мне понадобятся ваши услуги, я пошлю за вами. — А вам, господа, я хочу доказать, что старый Петер Кюйлер умеет угостить своих гостей даже вопреки столь опасному соседству, как соседство шалуна Гурта Тен-Эйка. Мисс Уаллас, позвольте мне предложить вам руку! Мистер Ворден, вероятно, не откажется повести мою жену к ужину, и остальные господа последуют нашему примеру.
Гурт поспешил предложить руку одной из дочерей хозяина дома, сын мистера Кюйлера повел Аннеке к ужину, а я должен был удовольствоваться оставшейся барышней, кажется, также родственницей хозяев.
Надо отдать справедливость — наспех собранный ужин был превосходен и, пожалуй, не уступал первому. Хозяин дома всячески старался доказать нам, что мы все прощены и что теперь мы у него желанные гости. Мы старались помочь ему в этом со своей стороны, хотя я не могу сказать, что чувствовал себя вполне хорошо.
Мистер Кюйлер, желая показать, что он смотрит на всю эту проделку как на шутку, от души смеялся и подтрунивал над случившимся. Мистер Ворден очень мило отшучивался, и мэр был им совершенно очарован.
Видя, что Гурт не совсем в своей тарелке, мэр, желая выказать ему свое расположение, сказал:
— Гурт, налейте себе вина и чокнитесь со мной или же выпейте его за здоровье одной из присутствующих дам!
— Я уже пил, мэр, за здоровье одной из них сегодня, но за ваше я выпью с удовольствием. Но прежде я должен признаться, что мне весьма совестно за мою глупую проделку. В оправдание могу сказать только то, что вам известно, какие мы бесшабашные головы: все мы — молодые альбанийцы, и как только задето наше самолюбие и нам необходим ужин…
— То в таком случае, что же делают? Расскажите нам, мой милый, это может нам пригодиться! Впрочем, теперь я знаю: его добывают у соседей. Но скажите, почему у вас явился столь внезапный аппетит на стряпню моей кухарки? Разве кухарка Ван Брюнта не могла приготовить ужин вам?
— Она не только могла, но и приготовила нам прекрасный ужин, но он внезапно исчез бесследно, и мне неизвестно даже, как и кем он похищен. Откровенно говоря, у нас не оставалось иного выбора, кроме вашего ужина. У нас были приглашенные, вот эти господа, и нам нечего было предложить им. Мы их звали на ужин, а ужина не было. На беду, один из наших негров проходил мимо вашей кухни, почуял чудесный запах и сообщил мне об этом. И вот под влиянием излишнего стремления к гостеприимству я и решился лишить вас ужина.