Говорят, он ходил жаловаться директору и даже в гороно, но ему велели помалкивать и особенно-то со своими двойками и единицами не высовываться, а поскорее как-нибудь их исправить, потому что конец учебного года не за горами.
Так проходит мировая слава! Мы по-прежнему собираемся в уборной подымить и поговорить про кино — у нас в классе один паренек время от времени мотается с отцом в Париж, смотрит там разные фильмы и потом нам пересказывает, — и Бобби старается опять к нам подъехать, но мы его просто не замечаем, вообще смотрим как бы сквозь него. Потому что теперь он для нас вроде тех давнишних поэтов, которые, бывает, глядят на нас из старой хрестоматии, тех поэтов, которые раньше чем-то были, а теперь нет, и про которых все думают, что их давным-давно и на свете нет, а они себе живут.
Перевод М. Михелевич.
Борис Ангелушев.
Сила критики. 1964.
Стоян Венев.
Художник в деревне. 1964.
ВОРЮГА
Груди проснулся среди ночи от неясного шума в соседней комнате. «Наверно, чья-то кошка забралась», — подумал он и зашлепал босыми пятками по паркету. Для быстроты он прошел не коридором, а по балкону. Так и есть: дверь в комнату открыта. Он заглянул внутрь и похолодел: в кресле, к нему спиной, сидел какой-то пожилой человек с натянутым на голову чулком и методично обшаривал карманы его, Груди, штанов.
В первое мгновение Груди едва не закричал страшным голосом: «Караул! Воры!», но тут же спохватился, что в таком виде — в пижамной, да еще жениной куртке, распоротой на плече, и в белых трусах с ослабевшей резинкой — он вызовет только смех, а уж о том, чтобы страху нагнать, и думать нечего. Однако идти переодеваться и вообще соблюдать правила хорошего тона времени не было.
— Алло, товарищ! — негромко окликнул он незнакомца, стараясь, чтобы не услыхали соседи, которые и без того умирали от любопытства, что там происходит в квартире, пока жена с детьми отдыхают на море.
Соседи не услыхали. Незнакомец тоже. То ли в самом деле был глуховат, то ли умел так сосредоточиться на любимом занятии, что оставался глух ко всему остальному. Как бы то ни было, содержимое карманов явно его не удовлетворило, потому что он раздраженно отшвырнул штаны в сторону.
— Эй, глухая тетеря! — чуть громче произнес Груди, несколько обиженный невежливым обращением с его собственностью.
И даже попытался топнуть ногой.
Лишь тогда незнакомец обернулся. При лунном свете было отчетливо видно безграничное удивление, проступившее на его лице.
— Ты еще откуда взялся? — недоумевающе спросил он.
— Хорошенькое дело! — воскликнул Груди. — Я здесь живу, это моя квартира.
— Ну, это всякий может сказать, — проворчал незнакомец, принимаясь за карманы куртки. — «Моя квартира», — очень похоже передразнил он. — А как потребуешь доказательств, начинают финтить. «То да се, потому да поэтому». Книжка пайщика имеется?
— Имеется, — неуверенно ответил Груди, вспомнив, что никак не соберется зайти в правление кооператива за книжкой.
— Как бы не так! — рассмеялся незнакомец. — Врать — и то не умеешь! Вот такие проходимцы у нас хлеб и отбивают! Лезут не в свой район! Чулок-то с головы хоть сними, развел, понимаешь, самодеятельность! Куда ни взгляни, вся страна — сплошная самодеятельность!
Груди тотчас стянул с головы чулок, но, как и следовало ожидать, волосы комично встопорщились, и пришлось снова его надеть.
— «Моя квартира!» — продолжал издеваться незнакомец. — Не потрудился даже выяснить, что хозяин квартиры укатил на курорт… И оделся бы хоть по-человечески! Ишь, вырядился как клоун!
Критику своей одежды Груди оставил без внимания, а вот замечание насчет курорта привело его в бешенство.
— К-кто сказал, что хозяин квартиры на к-курорте? — он даже заикался от возмущения, почти точно зная наперед, что услышит в ответ.
— Кто? Привратник, кто! — небрежно ответил незнакомец. — Из первой квартиры, говорит, все на курорте, дома никого нет.