— Ну и не подряжали бы тогда, — сказал крестьянин, и лицо у него стало злым. — Раз подрядили, пускай платят.
— Разумеется, вам будет уплачено, — сказал, подходя к ним, уполномоченный. — По-моему, два трудодня — это немало. Разве на другой работе вы больше бы получили?
— Вот оттого наш кооператив и не может по-настоящему стать на ноги, — сказал учитель. — У него не касса, а решето: все утекает.
— Вы случайно не счетовод? — осведомился уполномоченный.
— Учитель, в начальной школе.
— До той поры, когда тебя переведут в среднюю, ты еще многое уразумеешь, — сказал ему ветфельдшер.
— Вы говорите, как люди, которые сомневаются в успехе нашего дела, — сказал уполномоченный. — А сомнение — наш главный враг.
— Все подвергай сомнению, — произнес Цветан. — Это не я выдумал.
Крестьяне посмеивались, довольные этой перепалкой. Им и прежде доводилось слышать, как ветфельдшер схватывается с гостями из города. Здорово у него это получается, потому что ему бояться нечего: единственный ветеринар на весь район! Выгони его, кто скотину лечить будет? Вон учитель, тот держится осмотрительней, потому что в окружном центре есть пединститут, и учителей начальных классов в селах — хоть пруд пруди.
— Да бросьте вы, — сказал председатель охотничьего общества. — Поищем-ка лучше местечко потенистей и поглядим, что нам жены положили в сумки.
И правда, полдня уже пролетело — солнце стояло в зените, — и подоспело время развязывать сумки. Устроились под грушей, выложили припасы, сидели, потягивали сливовицу из лимонадных бутылочек, пекли на костре брынзу, полеживали, и ни у кого не было охоты подниматься и вышагивать по полю, свистеть да швырять комьями земли в кусты.
Даже уполномоченный, у которого от сливовицы слегка шумело в голове, больше не заикался о том, ради чего они вышли в поле, остальные тоже об этом не вспоминали, и всем было ясно, что и эта перепись сойдет на нет, как сходили на нет другие грозы — мало ли их проносилось над селом! Громыхнет и заглохнет.
И останется лишь воспоминание о росистом осеннем утре, лилово-розовых огнях скумпии и голубых полосах капустных рядков, о голосах над безлюдным полем и о тех длинных, провисших пеньковых сетях, с которыми они ходили ловить зайцев.
Перевод М. Михелевич.
Йордан Попов
ВЕСЕННЯЯ ПРОГУЛКА
За несколько месяцев товарищ Милан Эдрев потерял все: аппетит, естественный цвет лица, нормальное давление, влечение к женщинам, ясный взор, спокойный сон, охоту поговорить. И как не потерять, когда времена года меняются, белоснежная зима вытесняет золотую осень, и вот уже стыдливая весна позванивает капелью, а он, Милан Эдрев, все пишет и пишет от темна до темна — отчеты, объяснения, доклады, сводки. Что не успевает сделать в отведенное время, заканчивает дома, что не успевает закончить дома, приносит на службу.
То ли разморила его весенняя истома, то ли просто все осточертело, Милан Эдрев не знал, но на этот раз у него опустились руки. Ему предстояло написать один отчет, две докладные записки, семь сводок и составить четыре анкетных листа.
Товарищ Милан Эдрев писал три часа, не поднимая головы от бумаг, на обед съел полбублика и кусочек рахат-лукума, а потом накинулся на самого тихого человека в учреждении — Пене Марангозова, вдовца, диабетика, трезвенника и грибника. Обругал его страшно и, продолжая говорить сам с собой, вернулся в свою комнату. Тут только он раскаялся в содеянном, набрал номер телефона Марангозова и долго перед ним извинялся.
За полчаса до конца рабочего времени — он позволял это себе в редчайших случаях — он пошел домой. Жены еще не было, а сын Жечко делал уроки на кухонном столе. Увидев отца, Жечко встал, гордо вынул из портфеля лист бумаги и сказал:
— Папа, учительница велела тебе заполнить эту анкету. Хорошо ли я ем или плохо, мягкий ли у меня характер или я жестоко обращаюсь с животными, и еще всякое разное…
Жена застала его над анкетой. Тяжело опустив на стол сумку с продуктами, она спросила равнодушно:
— С чего это ты так рано?
Потом она бросила полкилограмма куриных шеек в кастрюлю, вытерла руки о фартук и достала из ящика буфета два листа бумаги.
— Напиши на обороте, что ты думаешь о третьем ребенке, а я заполню лицевую сторону. Да поскорей, вот-вот позвонит Цолова из месткома…
Эх, жена, жена, если бы ты могла проникнуть в мятущуюся душу мужа, ты бы не старалась угодить товарищу Цоловой.