ЧЕСТЬ ИМЕЮ ВАС ПОЗДРАВИТЬ…
Берлинское радио уже после падения Муссолини праздновало его 60-летие. Гитлер послал ему приветственную телеграмму.
4
Юрий ГЕРМАН
С ПРИВЕТОМ ПОДУШКИН
«Здравствуйте, товарищ Подушкин!
Извините, что так просто к вам обращаюсь, но я ваша знакомая с детства, некто Зина Гарпенко, — может, помните, как мы дружили, когда были еще ребенками, как вы меня дергали за косу и подставляли подножки и кричали «Зинка-корзинка» и разные другие слова. А последний раз я вас видела, уважаемый товарищ Подушкин, когда вы приезжали домой в отпуск и читали разные лекции и боевые эпизоды из вашей морской и военной жизни. Уважаемый товарищ Подушкин, я вам пишу это письмо как крик моей души, чтобы вы знали, какая у меня происходит драма. Товарищ Подушкин, я знаю, что вы служите вместе с Семеном, и потому беспокою вас этим письмом. Вот, несмотря на то, что у меня прямо-таки голова болит до головокружения от всех моих личных переживаний, постараюсь изложить свое несчастье по порядку. Товарищ Подушкин, я любила Сеню. Я любила его, что он такой брюнет, что он имеет такие острые, фасонные бачки, что он такой бесстрашный и самым первым прыгнул у нас с парашютной вышки. Но, товарищ Подушкин, ничто не вечно под луною, как написано в книжке, не помню, в какой, все проходит, прошла и моя любовь к Сене, вашему товарищу. Я разлюбила Сеню и полюбила другого человека. Он, Аркадий Витальевич Рыжак, — художественный свистун. Он может свистеть целую оперетту или даже целый концерт типа дивертисмент. Он безумно ревнивый, и он сказал мне при нашем первом знакомстве, что я похожа на русалку из оперы того же названия. В армию его не берут, потому что он имеет один искусственный глаз. Когда-то в пивной накололся об вилку соседа и пострадал. Но его целый глаз — чудной красоты. Он влюбился в меня, и все было хорошо и красиво. Мы с ним гуляли на кладбище, он мне свистел, я ему напевала. Даже на работу он мне свистел в телефон. И вдруг все кончилось. Товарищ Подушкин, это было ужасно! Я даже не могу вам описать, как это было. Мы с ним пошли в кино смотреть художественную картину «Сто девушек и один мужчина», и возле кино на улице за нами увязался проклятый мальчишка Гришка Лошадюк — такой с ушами, помните? Вот идет сзади и повторяет: «Сеня, я буду любить тебя вечно, твоя Зизиша. Сеня, я буду любить тебя вечно, твоя Зизиша. А сама со свистуном. Ай-ай! Охо-хо! Ай-ай!» Вот проклятый Лошадюк! Я прямо-таки чуть сознание не потеряла от злости. А Рыжак меня спрашивает: чего это мальчишка Лошадюк бормочет? Чего это он намеки строит? Как это надо понимать? Короче говоря, товарищ Подушкин, в кино мы не пошли. И с этого вечера началась моя трагедия. Утром было воскресенье, и я пошла в наш магазин получать тапочки. Иду и думаю: выберу себе с розоватым верхом. Прихожу и говорю продавщице Вере Смирновой:
— Мне с розоватым верхом, номер тридцать восемь с половиной.
А она мне так нахально отвечает:
— С розоватым нет. Тридцать восемь с половиной нет. Ничего нет!
Что, думаю, за нахальство. Как она смеет мне так отвечать?! И спрашиваю:
— Как это нет? Вы обязаны клиента нормально обслужить.
— Смотря какого, — отвечает, — клиента. Некоторые напрасно тон повышают. Некоторые, которые любят вечно…
Я, конечно, выскочила из магазина. Встречаю свою подругу Лизу, которая замужем за лейтенантом Ивановым, — может, помните? Встречаю я Лизу и рассказываю ей, как некоторые в личную жизнь вмешиваются и тапочки не дают на этом основании, а Лиза так на меня смотрит, помалкивает, потом вдруг заявляет:
— Все это не личная жизнь, а одна только гадость и безобразие. Ваш Сеня — настоящий парень, он вам письма пишет, он про вас ночи не спит, а вы тут куры разводите с разными свистунами.
И ушла. Я тоже иду — лицо у меня горит, уши горят, чуть не плачу.
Зашла я в булочную за хлебом и прошу знакомую продавщицу Капу Елкину отрезать, как всегда, от горбушки: мы с мамой горбушку любим. А она говорит, что чего есть, того и берите, а не нравится — до свидания. И тут же Лизе, которая даже на меня и не смотрит, предлагает выбрать, от какого куска она хочет. Я прямо-таки вскипела и начала кричать, а Капа Елкина все, конечно, выслушала и с холодком отвечает:
— Я вашего Сеню слишком уважаю, как человека и как товарища, чтобы для вас сейчас делать снисхождение.
Иду я домой, и в ушах прямо звон стоит. А вечером мой Рыжак вдруг заявляет:
— Это что же за шутки? Мне, говорит, сегодня житья не дали. Мне говорит, товарищи по работе заявили, что я, как все равно дегенерат, отбиваю девушку у моряка, который воюет. Я, говорит, прощаюсь с вами навеки. У меня, говорит, тоже совесть имеется. Привет!
И ушел. Вот и вся моя история, уважаемый товарищ Подушкин. Теперь я одна. Сеня мои письма, наверное, даже не читает. После того как написала я ему, что чувство мое простыло, он мне ничего не написал. Товарищ Подушкин, в память нашего детства прошу вас: не откажите воздействовать на Сеню. Все забыто. Все, кроме него. Пусть он меня простит. Я вечно душою с ним, на его пароходе, где он шевелит своим рулем или поднимает свой одинокий парус, когда дует штиль, ломая все на своем пути.