Николай ВИРТА
КОНЦЕРТЫ ПОЛИТРУКА
Удивительную сцену наблюдал я на передовых позициях Северного фронта.
Представьте такую картину. Белая высота, голая как яблоко. Ни куста, ни травы, ни деревца — совершенно голая возвышенность. На этой высоте и на соседних, вкопавшись глубоко в камень, сидят наши бойцы. Со стороны ничего не видно — высота и высота… Но попробуй подойди к ней, тебя встретят дьявольским огнем из пулеметов, минометов, автоматов и бог его знает из чего еще.
На той стороне реки, в каких-нибудь ста метрах от русских высот, также вкопавшись в камень, сидят немецкие горные стрелки.
Так они сидят друг против друга, разделенные только течением незамерзающей горной реки.
Иной день тут совсем тихо, а то вдруг начинается страшная стрельба. Думаешь: наступление! Ничего подобного. Немцы заметили какое-то движение в русских окопах и со страха начали палить.
Ночной порою тут стреляет артиллерия. Днем летают самолеты и сбрасывают бомбы. Потом наступает тишина. Она длится час, три, пять…
Скучно!
Но вот из немецких окопов слышится голос, усиленный рупором:
— Эй, рус! Сдавайся — масло дадим!
В наших окопах слышен взрыв хохота: все знают, что у немцев маргарина дают по сорок граммов в день на солдата, а туда же, хвастается маслом.
— А ну покажи! — раздается голос невидимого красноармейца.
Через минуту кто-то в окопах немцев поднимает винтовку. Смотрю в бинокль. На штыке виднеется нечто желтоватое. Из наших окопов раздается выстрел. Раздробленная немецкая винтовка падает на камень.
— Зачем стреляешь, рус? — сердито говорят на немецкой стороне. — Иди к нам — масло есть, булку дадим!
— Не хотите ли наших сухарей? — кричат в ответ, и раздается несколько выстрелов.
— Угощайтесь! — кричат бойцы вслед пулям.
И опять тишина.
Вот в такое затишье к высоте по вьючной тропе, защищенной от немцев горами, подошло несколько лошадей. Позади шагал юноша. Я его сразу узнал: это был Эренбург, парень из политотдела армии.
— Зачем сюда? — спрашиваю я его.
— Вот приехал поговорить с немцами, — он указывает на какие-то ящики, привязанные к спинам лошадей.
— Это еще что за штука? — любопытствую я.
— Сейчас увидите! — улыбается Эренбург и начинает командовать своим подручным.
Мы все наблюдаем за манипуляциями Эренбурга и его товарищей. Вот ящики и машинки сняты с лошадей, вот они собраны, вот протянут провод, и наконец все становится ясно: Эренбург притащился сюда со своей радиостанцией.
Он с проводом и радиорупором за спиной пополз мимо высоты к самому берегу реки — поближе к немцам. На окрик он оглянулся, оскалил зубы и опять пополз.
Я наблюдал за немцами. Те, по-видимому, заметили движение на нашей стороне, но молчали, ждали, чем вся эта возня кончится. Через десять минут, установив рупор на самом берегу реки, Эренбург приполз обратно и начал священнодействовать с передатчиком. Наконец машина была приведена в полный порядок. Эренбург подмигнул мне и сказал:
— Прикажете начать, товарищ майор?
— Пли! — скомандовал я.
Эренбург крикнул в микрофон по-немецки:
— Эй, вы там, немецкие парни! Послушайте, что я вам расскажу. Хотите слушать или нет?
На той стороне было тихо. В наших окопах кто-то засмеялся.
— Ладно, молчание — знак согласия, — заключает Эренбург и начинает читать листовку, обращенную к солдатам немецкой армии.
Ее написал немецкий писатель Фридрих Вольф, изгнанный с родины
Едва Эренбург кончил читать листовку, на немецкой стороне раздались крики, шум, потом резкая команда — и по высоте грянули из минометов…
Мы все залегли куда попало, а немцы бахали и бахали. Они били по высоте полчаса, стараясь вывести из строя эренбургскую станцию. Я насчитал пятьдесят два выстрела из минометов. Однако, сколько бы их ни было, радиостанция осталась целехонькой. Когда стрельба прекратилась, Эренбург снова взял микрофон и сказал:
— Спасибо, немецкие солдаты! Я знаю, что этими выстрелами вы салютовали писателю Вольфу и его правдивым словам. Тут у нас есть человек который скоро поедет в Москву. Он передает «аши чувства германскому писателю Вольфу. Я понял, что его листовка очень понравилась вам и очень не понравилась вашим офицерам. Ладно, так и быть, я прочитаю ее сначала.
И этот чертов парень опять начал читать листовку, и рупор гремел на всю округу, а эхо грохотало по ущельям и способно было разбудить мертвеца.
В конце концов появился бомбардировщик и начал швырять свой груз на радиостанцию. Бомбы падали вокруг, не причиняя вреда.
Бомбардировщик скоро улетел. Эренбург встал и помахал самолету рукой. Потом он собрал свои ящики и направился дальше. На этот раз Эренбург на передовой линии сделал семь передач, и всюду после «концерта», как он называл свои передачи, в него стреляли.
Возвращаясь через две недели из дивизии, я опять встретил Эренбурга.
— Новую программу везу! — крикнул он мне. — Без тяжелой артиллерии на этот раз не обойдется!
Он козырнул и тронул своих лошадок.
Лев ОШАНИН
СПОР ГИГАНТОВ
Владимир ПОЛЯКОВ
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ НЕМЕЦ
В штаб вводят пленного.
Это немецкий обер-лейтенант, летчик.
За полчаса до того, как его привезли сюда, он сбросил на колхозные дома восемь пятидесятикилограммовых бомб. Одна из них попала в сельскую школу.