Обнародование Прагматической санкции произвело глубокое впечатление не столько само по себе, сколько из-за очевидных последствий его. Дни Фердинанда VII были сочтены, а регентство, уже обеспеченное за юной, кроткой и приветливой принцессой, было для Испании огромной удачей. И Испания предалась этому утешению с пылом, который должен был крайне льстить будущей регентше, светилу-спутнику, зажегшемуся на небосклоне, звезде, приковавшей к себе все нетерпеливые взоры. К тому же регентство предвещало перемены. А в том состоянии, в какое повергло страну правление Фердинанда, любая перемена должна была стать шагом вперед. Наконец указ 1830 года имеет не только преходящее значение, он один из наиболее значительных этапов в развитии монархической власти: именно он составил эпоху в истории Полуострова, потому что послужил если не причиной, то поводом для решительного переворота в форме и принципах правления. Правда, указ Фердинанда сам по себе не возводил на престол испанскую демократию. Она взошла на престол, захватив власть в свои руки в Севилье в 1808 году.[26] Но спасши Испанию от вечного позора завоевания, испанская демократия сама была изгнана из страны, независимость которой она же обеспечила, и отправилась искупать свое благородное преступление в изгнание и на каторгу.[27] 1820 год был бурей, которую насилие коварно использовало для клятвопреступления. 1830 год снова приблизил демократию к подножию трона. Вопрос заключался в том, займет ли она вновь трон, и ответ был уже наполовину предрешен.
Клерикалы тем временем не дремали; они действовали в тени монастырей, плели сети тайных интриг и ораторствовали, хотя и вполголоса, против дерзкой иностранки, которая подчинила своему влиянию короля; в средние века сказали бы – околдовала. Однако громы Июльской революции заглушили все эти пересуды. С этого момента обстановка меняется, драматическое действие усложняется и начинается новый акт драмы.
Известия о парижском восстании вызвали в Мадриде такое же возбуждение, как и по всей Европе. Король Фердинанд встревожился, и не без оснований, ибо шербурские изгнанники[28] были близки ему как родственники и как реставраторы его короны: их гибель означала уничтожение самой основы его существования. А в то время еще трудно было предвидеть, куда вознесется народная волна, поднявшаяся так неожиданно. Испанский двор колебался между противоположными мнениями, но события в конце концов принудили его отказаться от нерешительности.
В тот момент, когда разразилась революция, во Франции и в Англии было множество испанских эмигрантов, которые представляли собой жалкие остатки предшествующих катастроф. Движение в Париже вернуло им надежды. В Мадриде стало известно, что изгнанники, объединившиеся в Лондоне и Париже в революционные хунты, готовят выступление и собираются перейти границу. Испанское правительство, движимое естественным чувством самосохранения, обратилось к английскому и французскому кабинетам с решительным протестом. Английское правительство пресекло всякую подготовку к выступлению тем, что приостановило действие некоторых положений «alien bill». [29] Французский же кабинет притворился глухим и более того – поддержал эмигрантов, предоставив им денежную помощь. Позднее, однако, когда они перешли к действиям, он покинул их и, подобно Иуде, отрекся от них. Эта страница из жизни г. Гизо[30] будет вечным позорным пятном в истории страны, которая должна была бы поспешить смыть ошибку 1823 года[31] и заявить о своей близости к либералам Испании.
Всем памятны печальные результаты экспедиции 1830 года: кучка изгнанников, лишенная поддержки, в порыве героизма бросилась в ущелья Пиренеев. Вальдес и Мина[32] были разбиты Сантос-Ладроном, жестоким абсолютистом, который позднее был расстрелян как участник карлистского движения, и Льяудером, который позднее счел более благоразумным превратиться в либерала. Льяудер занимал в то время пост капитан-генерала[33] Арагона, высокий пост, который доверили ему благодаря его преданности Фердинанду VII. В преследовании Мины, коллегой которого он должен был вскоре стать, Льяудер проявил жестокость, воспоминания о которой надолго сохранят жители пограничных областей. Как велика была бы слава Льяудера, если бы он мог к своему гербу недавнего происхождения добавить рядом с головой Ласи голову Мины и увенчать, таким образом, свой горб короной гранда! Но эта двойная слава не была ему дарована, и он должен был довольствоваться своим первым каталонским подвигом и простой короной маркиза.[34]
26
Ларра имеет здесь в виду события первой буржуазно-демократической революции в Испании (1808–1814 гг.). В Севилье в конце 1808 г. обосновалась так называемая Высшая Центральная хунта. Составленная из представителей правых, во главе с Флорида Бланка, и умеренных просветителей, возглавлявшихся Ховельяносом, Центральная хунта обнаружила полную неспособность к руководству всенародной борьбой против наполеоновских войск и, тем более, развертывавшейся буржуазно-демократической революцией. Вот почему Ларра ошибался, связывая первые успехи испанской демократии с деятельностью Центральной хунты.
27
В 1814 г., после возвращения Фердинанда VII в Испанию, многие герои войны за независимость и депутаты кортесов (парламента), созванных в Кадисе в последние годы войны, подверглись жестоким преследованиям: некоторые были казнены, другие сосланы на каторгу или вынуждены были покинуть родину. Вернувшись в Испанию после начала второй буржуазно-демократической революции в 1820 г., многие эмигранты вновь вынуждены были бежать в 1823 г., после французской интервенции и поражения революции.
28
30
31
32
34
Кто может без горести вспомнить о результатах печальной попытки генерала Ласи, столь отличившегося в войне за независимость, поднять в Каталонии знамя Конституции? В Барселоне командовал войсками генерал Кастаньос; он хотел спасти Ласи и направил против него Льяудера, которому некогда Ласи покровительствовал и который был обязан Ласи своей карьерой. Но вместо того чтобы осуществить намерения Кастаньоса, Льяудер лично арестовал своего покровителя и довел неблагодарность до жестокости. Ласи был расстреляй, несмотря на просьбу о помиловании, поданную королю генералом Кастаньосом, а Льяудер сделал сразу несколько шагов по пути военной карьеры. Труп его отважного и благородного покровителя был первой ступенькой его успеха.