«Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».
— Гм... – недовольно буркнул Мейзлик. – Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы – ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее.. Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
— Дома, – ответила хозяйка квартиры. – Спит.
Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такого натворил?» –
мелькнуло у него в голове.
Полицейскому наконец удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
— Обязательно надо идти? – недоверчиво осведомился поэт. – Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного..
— Под мухой, – понимающе сказал полицейский. – Я
знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе, они дошли до полиции.
— Вы поэт Ярослав Нерад? – спросил Мейзлик. – Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил
Божену Махачкову?
— Да, – вздохнул поэт.
— Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
— Не знаю, – сказал он. – Я на это не обратил внимания.
— Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, –
настаивал Мейзлик.
— Да что вы! – искренне удивился Нерад. – Я никогда не замечаю подробностей.
— Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? –
иронически осведомился Мейзлик.
— Так, общее настроение, – неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу. . длинную.. предрассветную. . И женская фигура на земле.. Постойте! –
вдруг вскочил поэт. – Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
— Это не то, и это не то.. Ага, вот оно, кажется. – И он погрузился в чтение строчек, написанных на оборотной стороне конверта.
— Покажите мне, – снисходительно предложил Мейзлик.
— Право, это не из лучших моих стихов, – скромничал поэт. – Но если хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур, Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева.
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть. Безволие... Забвенье.
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки –
трагедии знаменье!
— Вот и все, – сказал поэт.
— Извините, что все это значит? – спросил Мейзлик. –
О чем тут, собственно, речь?
— Как о чем? О происшествии с машиной, – удивился поэт. – Разве вам непонятно?
— Не совсем, – критически изрек Мейзлик. – Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
— Все это внешние факты, сырая действительность, –
сказал поэт, теребя себя за нос. – А поэзия – это внутренняя реальность. Поэзия – это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете?
Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, – укоризненно закончил Нерад.
— Скажите пожалуйста! – воскликнул Мейзлик. – Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм. . «Дома в строю темнели сквозь ажур.. »
Почему в строю? Объясните-ка это.
— Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?
— А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.