1729
Сатира II
На зависть и гордость дворян злонравных
Филарет и Евгений[70]
Филарет
1 Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали,
Бледен, и глаза красны,[71] как бы ночь не спали?
Задумчив, как тот, что, чин патриарш достати[72]
Ища, конный свой завод раздарил некстати?
5 Цугом ли запрещено ездить,[73] иль богато
Платье носить, иль твоих слуг пеленать в злато?[74]
Карт ли не стало в рядах, вина ль дорогого?[75]
Матерь, знаю, и родня твоя вся здорова;
Обильство сыплет тебе дары полным рогом;[76]
10 Ничто тебе не претит[77] жить в покое многом.
Что ж молчишь? Ужли твои уста косны стали?[78]
Не знаешь ли, сколь нам друг полезен в печали?
Сколь много здравый совет полезен бывает,
Когда тому следовать страсть не запрещает?
15 А, а! дознаюсь я сам, что тому причина:
Дамон[79] на сих днях достал перемену чина,
Трифону лента дана,[80] Туллий деревнями
Награжден — ты с пышными презрен именами.
Забыта крови твоей и слава и древность,
20 Предков к общества добру многотрудна ревность
И преимуществ твоих толпа неоспорных, —
А зависти в тебе нет, как в попах соборных.[81]
Евгений
Часть ты прямо отгадал; хоть мне не завидно,
Чувствую, сколь знатным всем и стыд и обидно,
25 Что кто не все еще стер с грубых рук мозоли,
Кто недавно продавал в рядах мешок соли,
Кто глушил нас: «Сальные, крича, ясно свечи
Горят», кто с подовыми горшком истер плечи, —
Тот, на высоку степень вспрыгнувши, блистает,
30 А благородство мое во мне унывает
И не сильно принести мне никакой польги.[82]
Знатны уж предки мои были в царство Ольги[83]
И с тех времен по сих пор в углу не сидели —
Государства лучшими чинами владели.
35 Рассмотри гербовники, грамот виды разны,
Книгу родословную, записки приказны:
С прадедова прадеда, чтоб начать поближе,
Думного, наместника[84] никто не был ниже;
Искусны в миру, в войне рассудно и смело
40 Вершили ружьем, умом не одно те дело.
Взгляни на пространные стены нашей салы[85] —
Увидишь, как рвали строй, как ломали валы.[86]
В суде чисты руки их: помнит челобитчик
Милость их, и помнит злу остуду обидчик.
45 А батюшка уж всем верх; как его не стало,
Государства правое плечо с ним отпало.
Когда было выедет — всяк долой с дороги
И, шапочку сняв, ему головою — в ноги.
Всегда за ним выборна таскалася свита,[87]
50 Что ни день рано с утра крестова[88] набита
Теми, которых теперь народ почитает
И от которых наш брат милость ожидает.
Сколько раз, не смея те приступать к нам сами,
Дворецкому кланялись с полными руками.[89]
55 И когда батюшка к ним промолвит хоть слово —
Заторопев, онемев, слезы у иного
Потекли с глаз с радости; иной, не спокоен,
Всем наскучил, хвастая, что был он достоен
С временщиком говорить, и весь веселился
60 Дом его, как бы им клад богатый явился.[90]
Сам уж суди, как легко мне должно казаться,
Столь славны предки имев, забытым остаться,
Последним видеть себя, куды глаз ни вскину.
Филарет
Слышав я важну твоей печали причину,
65 Позволь уж мне мою мысль открыть и советы;
А ведай притом, что я лукавых приметы —
Лесть, похлебство[91] — не люблю, но сердце согласно
С языком: что мыслит то, сей вымолвит ясно.
Благородство, будучи заслуг мзда,[92] я знаю,
70 Сколь важно, и много в нем пользы признаваю.[93]
Почесть та к добрым делам многих ободряет,
Когда награду в себе вершенных являет.
(Сыщешь в людях таковых, которым не дивны
Куча золота, ни дом огромный, ни льстивный
75 На пуху покой, ни жизнь, сколь бы ни прохладна, —
К титлам, к славе до одной всяка душа жадна.)
Но тщетно имя оно,[94] ничего собою
Не значит в том, кто себе своею рукою
Не присвоит почесть ту, добыту трудами
80 Предков своих. Грамота, плеснью и червями[95]
Изгрызена, знатных нас детьми есть свидетель —
Благородными явит одна добродетель.[96]
Презрев покой, снес ли ты[97] сам труды военны?
Разогнал ли пред собой враги устрашенны?
85 К безопаству общества расширил ли власти
Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти?[98]
Облегчил ли тяжкие подати народу?
Приложил ли к царскому что ни есть доходу?
Примером, словом твоим ободрены ль люди
90 Хоть мало очистить злых нравов темны груди?
Иль, буде случай, младость в то не допустила.
Есть ли показаться в том впредь воля и сила?[99]
Знаешь ли чисты хранить и совесть и руки?
Бедных жалки ли тебе слезы и докуки?
95 He завистлив, ласков, прав, не гневлив, беззлобен,
Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[100]
Изрядно можешь сказать, что ты благороден,
Можешь счесться Ектору или Ахиллу[101] сроден;
Иулий и Александр,[102] и все мужи славны
100 Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны.
Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским,
Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[103]
Спросись хоть у Нейбуша,[104] таковы ли дрожжи
Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи;
105 Знает он, что с пива те славные остатки,
Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки.
Разнится — потомком быть[105] предков благородных
Или благородным быть. Та же и в свободных[106]
И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости.
110 Буквы,[107] к нашим именам приданные, злости[108]
Наши не могут прикрыть; а худые нравы
Истребят вдруг древния в умных память славы,[109]
И, чужих обнажена красных перьев, галка[110]
Будет им,[111] с стыдом своим, и смешна и жалка.
115 Знаю, что неправедно забыта бывает[112]
Дедов служба, когда внук в нравах успевает,
Но бедно блудит наш ум, буде опираться
Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[113]
Под лишним те бременем, если сами в силу
120 Нужную не приведем ту подпору хвилу
Светлой воды[114] их труды ключ тебе открыли,
И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были
И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться
К ключу: сама вода в рот твой не станет литься.
125 Ты сам, праотцев твоих[115] исчисляя славу,
Признал, что пала она и делам и нраву[116]:
Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны,
Иным в море недруги и валы попраны,
Иной правду весил тих, бегая обиды, —
130 Всех были различные достоинства виды.
Если б ты им подражал, право б мог роптати,
Что за другими тебя и в пару не знати.
Потрись на оселку, друг,[117] покажи в чем славу
Крови собой — и твою жалобу быть праву.
135 Пел петух,[118] встала заря, лучи осветили
Солнца верхи гор — тогда войско выводили[119]
На поле предки твои, а ты под парчою,
Углублен мягко в пуху телом и душою,
Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли;
140 Зевнул, растворил глаза, выспался до воли,
Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая
Пойло, что шлет Индия[120] иль везут с Китая[121];
Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком,
Там уж в попечении и труде глубоком,
145 Женских достойную плеч[122] завеску на спину
Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[123]:
Часть над лоским лбом[124] торчать будут сановиты,
По румяным часть щекам, в колечки завиты,
Свободно станет играть, часть уйдет за темя
150 В мешок. Дивится тому строению племя
Тебе подобных[125]; ты сам, новый Нарцисс, жадно
Глотаешь очми себя.[126] Нога жмется складно
В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[127]
В две мозоли и тебе[128] краса становится;
155 Избит пол, и под башмак[129] стерто много мелу.
Деревню взденешь[130] потом на себя ты целу.
Не столько стало народ[131] римлянов пристойно
Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно
Сшить кафтан по правилам щегольства и моды[132]:
160 Пора, место и твои рассмотрены годы,
Чтоб летам сходен был цвет,[133] чтоб, тебе в образу,
Нежну зелень в городе не досажал глазу,
Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело,
Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело,
165 Но знал бы всяк свой предел, право и законы,
Как искусные попы всякою дни звоны.
Долголетнего пути в краях чужестранных,
Иждивений и трудов тяжких и пространных
Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки,
170 Понял, что фалды должны тверды быть,[134] не жидки,
В пол-аршина глубоки[135] и ситой подшиты,
Согнув кафтан, не были б станом все покрыты;[136]
Каков рукав должен быть, где клинья уставить,
Где карман, и сколько грудь окружа прибавить;
175 В лето или осенью, в зиму и весною
Какую парчу подбить пристойно какою;
Что приличнее нашить: сребро или злато,
И Рексу[137] лучше тебя знать уж трудновато.
В обед и на ужине[138] частенько двоится
180 Свеча в глазах, часто пол под тобой вертится,
И обжирство тебе в рот куски управляет.
Гнусных тогда полк друзей тебя окружает,
И, глодая до костей самых, нрав веселый,
Тщиву душу и в тебе хвалит разум спелый.
185 Сладко щекотят тебе ухо красны речи,
Вздутым поднят пузырем,[139] чаешь, что под плечи
Не дойдет тебе людей все прочее племя.
Оглянись, наместников[140] царских чисто семя,
Тот же полк, лишь с глаз твоих — тебе уж смеется,
190 Скоро станет и в глаза: притворство минется,
Как скоро сойдут твоих пожитков остатки.
(Боюсь я уст, что в лицо точат слова сладки.)
Ты сам неотступно то время[141] ускоряешь:
Из рук ты пестрых пучки бумаг[142] не спускаешь