в, беззлобен,
Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[100]
Изрядно можешь сказать, что ты благороден,
Можешь счесться Ектору или Ахиллу[101] сроден;
Иулий и Александр,[102] и все мужи славны
100 Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны.
Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским,
Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[103]
Спросись хоть у Нейбуша,[104] таковы ли дрожжи
Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи;
105 Знает он, что с пива те славные остатки,
Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки.
Разнится — потомком быть[105] предков благородных
Или благородным быть. Та же и в свободных[106]
И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости.
110 Буквы,[107] к нашим именам приданные, злости[108]
Наши не могут прикрыть; а худые нравы
Истребят вдруг древния в умных память славы,[109]
И, чужих обнажена красных перьев, галка[110]
Будет им,[111] с стыдом своим, и смешна и жалка.
115 Знаю, что неправедно забыта бывает[112]
Дедов служба, когда внук в нравах успевает,
Но бедно блудит наш ум, буде опираться
Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[113]
Под лишним те бременем, если сами в силу
120 Нужную не приведем ту подпору хвилу
Светлой воды[114] их труды ключ тебе открыли,
И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были
И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться
К ключу: сама вода в рот твой не станет литься.
125 Ты сам, праотцев твоих[115] исчисляя славу,
Признал, что пала она и делам и нраву[116]:
Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны,
Иным в море недруги и валы попраны,
Иной правду весил тих, бегая обиды, —
130 Всех были различные достоинства виды.
Если б ты им подражал, право б мог роптати,
Что за другими тебя и в пару не знати.
Потрись на оселку, друг,[117] покажи в чем славу
Крови собой — и твою жалобу быть праву.
135 Пел петух,[118] встала заря, лучи осветили
Солнца верхи гор — тогда войско выводили[119]
На поле предки твои, а ты под парчою,
Углублен мягко в пуху телом и душою,
Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли;
140 Зевнул, растворил глаза, выспался до воли,
Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая
Пойло, что шлет Индия[120] иль везут с Китая[121];
Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком,
Там уж в попечении и труде глубоком,
145 Женских достойную плеч[122] завеску на спину
Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[123]:
Часть над лоским лбом[124] торчать будут сановиты,
По румяным часть щекам, в колечки завиты,
Свободно станет играть, часть уйдет за темя
150 В мешок. Дивится тому строению племя
Тебе подобных[125]; ты сам, новый Нарцисс, жадно
Глотаешь очми себя.[126] Нога жмется складно
В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[127]
В две мозоли и тебе[128] краса становится;
155 Избит пол, и под башмак[129] стерто много мелу.
Деревню взденешь[130] потом на себя ты целу.
Не столько стало народ[131] римлянов пристойно
Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно
Сшить кафтан по правилам щегольства и моды[132]:
160 Пора, место и твои рассмотрены годы,
Чтоб летам сходен был цвет,[133] чтоб, тебе в образу,
Нежну зелень в городе не досажал глазу,
Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело,
Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело,
165 Но знал бы всяк свой предел, право и законы,
Как искусные попы всякою дни звоны.
Долголетнего пути в краях чужестранных,
Иждивений и трудов тяжких и пространных
Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки,
170 Понял, что фалды должны тверды быть,[134] не жидки,
В пол-аршина глубоки[135] и ситой подшиты,
Согнув кафтан, не были б станом все покрыты;[136]
Каков рукав должен быть, где клинья уставить,
Где карман, и сколько грудь окружа прибавить;
175 В лето или осенью, в зиму и весною
Какую парчу подбить пристойно какою;
Что приличнее нашить: сребро или злато,
И Рексу[137] лучше тебя знать уж трудновато.
В обед и на ужине[138] частенько двоится
180 Свеча в глазах, часто пол под тобой вертится,
И обжирство тебе в рот куски управляет.
Гнусных тогда полк друзей тебя окружает,
И, глодая до костей самых, нрав веселый,
Тщиву душу и в тебе хвалит разум спелый.
185 Сладко щекотят тебе ухо красны речи,
Вздутым поднят пузырем,[139] чаешь, что под плечи
Не дойдет тебе людей все прочее племя.
Оглянись, наместников[140] царских чисто семя,
Тот же полк, лишь с глаз твоих — тебе уж смеется,
190 Скоро станет и в глаза: притворство минется,
Как скоро сойдут твоих пожитков остатки.
(Боюсь я уст, что в лицо точат слова сладки.)
Ты сам неотступно то время[141] ускоряешь:
Из рук ты пестрых пучки бумаг[142] не спускаешь
195 И мечешь горстью твоих мозольми и по́том
Предков скопленно добро. Деревня за ско́том[143]
Не первая уж пошла в бережную руку
Того, кто мало пред сим кормился от стуку
Молота по жаркому в кузнице железу.
200 Приложился сильный жар[144] к поно́сному резу,
Часто любишь опирать[145] щеки на грудь белу,
В том[146] проводишь прочий день и ночь почти целу.
Но те, что стенах твоей[147] на пространной салы
Видишь надписи, прочесть труд тебе немалый;
205 Чужой глаз нужен тебе и помощь чужая
Нужнее, чтоб знать[148] назвать черту, что, копая,[149]
Воин пред собой ведет, укрываясь, к валу;
Чтоб различить, где стены часть одна помалу[150]
Частым быстро-пагубных пуль ударом пала,
210 Где, грозно расседшися, земля вдруг пожрала;
К чему тут войска одна часть в четверобочник
Строится; где более нужен уж спомочник[151]
Редким полкам[152] и где уж отмененны силы[153]
Оплошного недруга надежду прельстили.
215 Много вышних требует[154] свойств чин воеводы
И много разных искусств: и вход, и исходы,
И место,[155] годно к бою, видит одним взглядом;
Лишной безопасности[156] не опоен ядом,
Остр, проницает врагов тайные советы,
220 Временно предупреждать удобен наветы;
О обильности в своем таборе печется[157]
Недремительно; любовь ему предпочтется
Войска, чем[158] страшным им быть и вдруг ненавидим;
Отцом невинный народ[159] зовет, не обидим
225 Его жадностью, — врагам одним лишь ужасен;
Тихим нравом и умом и храбростью красен;
Не спешит дело начать; начав, производит
Смело и скоро — не столь бегло Перун сходит,
Страшно гремя; в счастии умерен быть знает,
230 Терпелив в нужде, в бедстве тверд, не унывает.
Ты тех добродетелей, тех чуть имя знаний
Слыхал ли? Самых числу дивишься ты званий,
И в один все мозг вместить смертных столь мнишь трудно,
Сколь дворецкому не красть иль судье — жить скудно.
235 Как тебе вверить корабль?[160] ты лодкой не правил,
И хотя в пруду твоем лишь берег оставил,
Тотчас к берегу спешишь: гладких испугался
Ты вод.[161] Кто пространному морю первый вдался,
Медное сердце[162] имел; смерть там обступает
240 Снизу, сверху и с боков; одна отделяет
От нея доска,[163] толста пальца лишь в четыре, —
Твоя душа требует грань с нею[164] пошире;
И писана смерть тебя дрожать заставляет,
Один холоп лишь твою храбрость искушает,
245 Что один он отвечать тебе не посмеет.
Нужно ж много и тому, кто рулем владеет,
Искусств и свойств, с самого укрепленных детства,[165]
И столь нужней те ему, сколь вящи суть бедства
На море, чем на земле. Твари господь чудну
250 Мудрость свою оказал, во всех неоскудну
Меру поставя частях мира и меж ними
Взаимно согласие; лучами своими[166]
Светила небесные, железце, немногу
От дивного камня взяв силу, нам дорогу
255 Надежную в бездне вод показать удобны;
Небес положение на земле способный
Бывает нам проводник и, когда страх мучит
Грубых пловцов, кормчего искусного учит
Скрытый камень миновать иль берег опасный,
260 И в пристань достичь, где час кончится ужасный.[167]
Недруга догнать, над ним занять ветр способный[168]
И победу исхитить, вступя в бой удобный, —
Труд немалый. На море, как на земле, те же
Прочи вождев должности: тебе еще реже
265 Снилась трубка и компас,[169] чем строй и осада.
За красным судить сукном[170] Адамлевы чада
Иль править достоин тот, кому совесть чиста,
Сердце к сожалению склонно и речиста
Кого деньга[171] одолеть, ни страх, ни надежда
270 Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда,
Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа
И красного цвет лица, пахарь и вельможа
Равны в суде, и одна правда превосходна;
Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна
275 Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий;
Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий,
Стречись должен, и сам знать и лист и страницу,
Что от нападения сильного вдовицу
Соперника может спасть и сирот покойну
280 Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну.
Наизусть он знает все естественны пра́ва,
Из нашего высосал весь он сок устава,
Мудры не спускает с рук указы Петровы,[172]
Коими стали мы вдруг народ уже новый,
285 Не меньше стройный других, не меньше обильный,
Завидим врагу и в нем злобу унять сильный.
Можешь ли что обещать народу подобно?
Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно
Ты смеешься нищете; каменный душою,
290 Бьешь холопа до крови, что махнул рукою
Вместо правой — левою[173] (зверям лишь прилична
Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична).
Мало, правда, ты копишь денег, но к ни