Пересек дорогу, переступая канавы, забитые какой-то зеленкой. Из-за грузовиков вышла нищенка, ее пятнистая и иссохшая рука преградила ему путь, немощный коготь затрепетал у его груди. Он скользнул мимо. Застойный монашеский дух от ее одежды, внутри сухая плоть. Глаза старой побирушки проплыли мимо в дымке горечи, но у него ничего с собой не было, кроме рыбы.
Он прошел под сенью рыночного здания, где кирпич цвета высохшей крови высился башенками и куполами, сбрендив, в жару дня, одержимое наслоенье форм без прецедента или соответствия в анналах архитектуры. На высоких барбиканах подскакивали и охорашивались голуби или срали с почернелых парапетов. Саттри протолкнулся сквозь серые двери внизу.
Он прошагал по прохладной плитке, стук его каблуков глушился опилками и древесной стружкой. Мимо кожаными колодками прогреб получеловек на роликовой тележке. В верхнем сумраке медленно вращались громадные вентиляторы, и мимо толкались плечами базарные покупательницы с корзинами, глаза ошалелые от изобилия, сквозь какое перемещались, оробелые женщины в капотах из набивного гинема, у которых уже выело подмышки, за ними тащилась маленькая испуганная детвора в теннисках. Они толпились и поворачивали, и шаркали мимо. Саттри бродил среди прилавков, где бабушки-крошки предлагали цветы, или ягоды, или яйца. Ряды линялых фермеров, сгорбившихся за буфетными стойками. Этот лепрозорий съестного, и флоры, и увечного человечества. Каждое второе лицо подагрическое, вывернутое, в клубнях каких-то наростов. Почернелые от гнили зубы, глаза слезливы и пусты. Хмурые и мелкие людишки, обрамленные фунтиками цветков, сбытчики эзотерических товаров, причудливых электуариев, расставленных рядами в банках, и эликсиров, настоянных во тьме луны. Он шел мимо штабелей молодок в ящиках, пухлых зайцев с рубиновыми глазками. Масло в ваннах во льду и бурые или алебастровые яйца стройными рядами. Дальше мимо мясных прилавков, шарканьем подымая мух из опилок в пятнах крови. Где телячья голова покоилась розовая и ошпаренная на подносе, а мясники точили ножи. Громадные тесаки и костепилки подвешены над головой, а усеченные говяжьи туши в неприхотливой скотобойне у окороков на разногах порастали синими хлопьями плесени. На рыбном рынке тускло изукрашены холодными серыми тенями корыта толченого льда.
Саттри протиснулся мимо прохладных стеклянных ящиков с их пискеанским товаром и прошел вглубь ларька.
Здрасьте, мистер Тёрнер.
Как оно, Саттри, ответил старик. Что у тебя?
Два славных сомика и кой-какой сазан. Он развернул газету и выложил их на разделочный камень. Мистер Тёрнер перевернул сомика пальцем. К нему пристали клочки газетной бумаги. Пощупал мясо, выбрал две рыбины и уложил их на весы.
Скажем, семь фунтов.
Хорошо. Как насчет сазана?
Тот с сомненьем осмотрел тусклые пластинчатые формы. Ну, сказал он. Может, одного б и взял.
Что ж.
Он поднял с весов сомиков и выбрал маленького сазана. Посмотрел, как качается игла. Старый торгаш скручивал фартук в руках. Два с половиной, сказал он.
Ладно.
Он кивнул и подошел к кассе, пробил, чтоб открылся ящик. Вернулся с долларовой купюрой и четырьмя центами, вручил деньги Саттри.
Ты мне когда каких-нибудь кошачьих принесешь?
Саттри сунул сложенный доллар в карман и теперь заворачивал оставшуюся рыбу. Пожал плечами. Не знаю, ответил он. Когда случай выпадет.
Тёрнер за ним следил. Ветряные колокольчики жидко звякали, трепет стекла над ними, шевелимый вентиляторами. У меня люди постоянно спрашивают, сказал он.
Ну. Может, позже на этой неделе. Мне за ними нужно во Французскую Широкую идти. В такую жару плохо.
Ну, притаскивай, как только получится.
Хорошо.
Он сунул других рыбин подмышку и кивнул.
Мистер Тёрнер снова вытер руки. Возвращайся, сказал он.
Саттри прошел весь рынок и в двойные двери на Стенной проспект. Черный слепец возил по ладам до́бро отбитым бутылочным горлышком и подбирал старый блюзовый рифф. Саттри опустил четыре пенни в жестяную чашку, примотанную лентой к корпусу. Покажи им, Уолтер, сказал он.
Эгей, Сат, отозвался исполнитель.
Он перебрался через дорогу к «Мозеру» полюбоваться на сапоги в витрине. На тротуаре сидел серый с виду калека, в траченных культяпках его колен зажата шляпа, полная карандашей. Голова низко обвисала на грудь. Как будто пытался прочесть табличку у себя на шее. Я БЕДНЫЙ МАЛЬЧИК. На его седеющих волосах тиарой сидели дымчатые очки, словно «консервы». Саттри двинулся дальше. Пересек Веселую улицу с покупателями и прошагал по длинному прохладному тоннелю автостанционной галереи и в двери.
В этой пещере стоялого дыма и скуки гнусавый голос выкрикивал в мегафон названия южных городов. Саттри пристроил рыбу подмышкой половчее и прошел в двери на дальнем конце зала ожидания и вниз по бетонным ступеням, вдоль перрона мимо автобусов на холостом ходу и на Государственную. Миновал пожарную часть, чьи обитатели сидели, откинувшись, на тростниковых стульях вдоль затененной стены, и спустился по склону мимо унылых таверночек и кафешек, и вниз по Лозовому проспекту среди толп черных мимо магазинов подержанной мебели, и по Центральному, где из тусклых лавок на улицы выплескивалась низкопробная торговля и скитались стаи исшрамленных собак. Расталкивая плечами темных покупателей на рынке, зловонном от пота и зажигательного дыханья питухов самогона, широкие белые зубы и хохот, и глазные яблоки навеселе. За бакалейными коробками долгий стол на козлах, за которым пьют пиво. Старуха, густо запеленатая в тряпье, мимоходом пробормотала ему на ухо что-то неразборчивое. Он оперся на ящик для мяса и стал ждать.