И тогда он, Бабакин, обиделся и сказал: «Храбрость человека — это не его нос, который всем сразу виден». Кто-то неожиданно заговорил о Чапаеве. Что вот-де простецкий мужичок, многого не понимал, культурно говорить не мог, а стал легендарным героем народа. «Опять же героем его сделала война, — гнул свою линию Генька Сугробов. — И Павку Корчагина тоже. Она породила всех известных нам по литературе героев, включая сюда и артиллериста Тушина из «Войны и мира». А вон Чехов о войне не писал, так у него все герои — хлюпики, мелкота разная». Возражая Геньке, он, Бабакин, назвал своего любимого героя — Рахметова. Разве он не мужественный человек? «Не война, так какая-нибудь борьба! — не сдавался Генька. — А ты назови мне хоть одну героическую личность, которая выявилась, так сказать, на ровном месте жизни…» И он ничего ответить Геньке не смог…
Самолет снова взмыл вверх, и воспоминания точно сдуло воздушным вихрем. Бабакин на мгновение увидел большой город, над которым в нескольких местах закручивались в небо столбы черного дыма. Самолет резко накренился, и тут же его сильно затрясло: он уже катился по корявому зеленому полю.
К остановившемуся самолету подъехала облезлая «эмка», из которой вылез рослый парень в брезентовом плаще и высоких болотных сапогах.
— Вы Пантелеев? — спросил он Бабакина.
— Ну… да, — чуть запнувшись, ответил Бабакин.
— Я за вами. Садитесь.
Парень сел за руль, Бабакин — рядом, и «эмка» помчалась к городу.
— Как дела? — спросил Бабакин.
— Плохо. Ночью уходим в лес. Мы уже думали, вы не успеете…
Странно выглядел город. Тихий солнечный день, а на улицах ни единой живой души, будто это не настоящий город, а оставшиеся после спектакля декорации.
— Все ушли? — спросил Бабакин.
— Если бы! — парень сердито ударил кулаком по баранке. — Всех разве вывезешь за такой короткий срок? Немало таких, кто остался из-за барахла… А есть такие, кто надеется, что жить можно и при оккупантах. Есть, конечно, и просто сволочи.
Минуя центр города, машина свернула в тихую улочку и, поднимая клубы пыли, промчалась по ней к самой окраине города. Там она круто завернула в глухой переулок и вскоре въехала во двор дома, на стене которого Бабакин успел прочитать вывеску: «Автотракторосбыт».
Бабакин с парнем вошли в дом.
— Сюда, — парень показал на дверь с табличкой «Управляющий конторой».
В тесном кабинете возле стола сидели пятеро мужчин в штатской одежде. На полу лежали туго набитые вещевые мешки. В углу возле двери стояли винтовки.
— Пантелеев? — спросил мужчина с крупной седой головой. Это был секретарь обкома партии Лещук.
— Так точно, — ответил Бабакин. Он по фотографии знал, кто этот седой человек.
— У вас должна быть… — начал седой, но Бабакин уже протягивал ему клочок бумаги с условной запиской от подполковника Маркова.
Секретарь обкома прочитал записку, тщательно ее разорвал, ссыпал клочки в пепельницу и поджег спичкой.
— Ну вот, — сказал он, когда бумажки сгорели, — я товарищ Алексей. А это — члены нашего теперь подпольного обкома. С ним вы уже знакомы? — товарищ Алексей показал на парня, который встречал Бабакина на аэродроме. — Товарищ Завгородний. Теперь — товарищ Павел. Он, как и вы, остается в городе. Договоритесь с ним о связи.
— До появления нашей группы мне приказано бездействовать, — сказал Бабакин.
— Я это знаю. Но на всякий случай о технике связи вы должны договориться… — Товарищ Алексей тяжело вздохнул. — Обстановка такова: передовые подразделения противника достигли поселка кожевенного завода на западной окраине города. Там они пока и сидят. Наверно, не верят, что мы оставили город без боя. Наиболее важные объекты взорваны. С темнотой все мы, кроме товарища Завгороднего, уйдем в лес. Когда думаете вступить по владение домом? — спросил товарищ Алексей и в глазах его мелькнула искорка смеха.
— Сегодня же.
— Ну и живите на счастье. Все документы по наследованию вами дома, как условлено, — в городском архиве. Комар носа не подточит…
— Спасибо.
— Как Москва? — помолчав, спросил товарищ Алексей.
Бабакин молчал, не зная, как коротко ответить на этот вопрос. Он вспомнил Москву, какой увидел ее последний раз несколько часов назад, когда мчался в машине на аэродром. Пронизанная солнцем, по-летнему пестрая, она показалась ему опасно невоенной. Возле памятника Пушкину толпились девочки с яркими цветами. А на углу возле тележки, торгующей газированной водой, толстяк в белом чесучовом пиджаке, сдвинув на затылок соломенную шляпу, со смаком пил воду, и стакан в его руке излучал ярко-красный свет… Почему-то вспомнилось вот это, и Бабакин не очень уверенно произнес: