Рудин встал и зашагал дальше, напряженно следя за всем вокруг. Но лес был точно вымерший: за несколько часов пути Рудин не увидел ни одной птицы, и ничто не говорило о том, что здесь прошла война.
Во второй половине дня Рудин заметил, что лес редеет, и вскоре он кончился совсем. До самого горизонта простиралась равнина с очень редким кустарником. Выяснилось, что он приблизился к железной дороге. Или, может быть, дорога еще в лесу сделала поворот. Во всяком случае первым звуком жизни, который он услышал здесь, на окраине леса, был протяжный гудок паровоза, а затем он увидел вышедший из леса поезд. Значит, снова надо брать влево.
Около часа Рудин наблюдал за равниной, но ничего подозрительного не заменил. Пройдя километра два по окраине леса, он вышел на равнину. Идти здесь было труднее, чем по лесу. Размокшая от дождя земля липла к ногам, дождь хлестал в лицо так сильно, что приходилось идти, выставив вперед плечо. С наступлением темноты стало еще хуже. Он то и дело попадал в ямки с водой, спотыкался, напарывался на кусты.
Внезапно перед ним возник черный силуэт одинокой избы. Пахло дымом. На отдалении обойдя вокруг избы и не заметив там никаких признаков жизни, он, бесшумно ступая, приблизился к ней.
— Ты кого ищешь, божий человек? — услышал он тихий старческий голос из темноты.
Рудин сжал в руке тяжелую палку, с которой шел.
— Попить не дадите?
— Почему не дать? Вода — не золото, заходи.
В темноте возле избы что-то шевельнулось, и от стены отделился сгорбленный человек. Рудин подошел ближе и разглядел старика, на котором были коротенькая солдатская шинель и шапка с торчащими в стороны ушами.
— Держись за меня, тут склизко, — предупредил старик, направляясь к двери.
В избе Рудин остался у двери. Старик, чиркнув спичкой, зажег коптилку, сделанную из немецкой консервной банки, и оглянулся на Рудина.
— Чего стоишь? Проходи. Садись с дороги.
Рудин сел на лавку. Старик поднес ему ведро, в ко тором позвякивал ковшик:
— Пей на здоровье.
Рудин жадно выпил целый ковшик и зачерпнул еще. Старик взял его за руку.
— Погоди, а то, как конь, сядешь на задние ноги. Поесть не хочешь?
— Хочу.
— То-то же, а то пьет, пьет, будто чем объелся… — ворчал старик, доставая что-то из настенного шкафчика. Он положил на стол перед Рудиным кусок ржаной лепешки и поставил глиняную миску.
— Макай, там конопляное масло.
Пока Рудин возился с окаменевшей лепешкой, старик молча смотрел на него, делая беззубым ртом жевательные движения.
— Откуда же ты и куда путь держишь? — спросил он, садясь рядом с Рудиным. — Войну что ли догоняешь?
— Иду, дед, в город… по делам… — устало ответил Рудин. — Спасибо тебе за еду, а заплатить мне нечем.
— А с тебя плату разве кто спрашивал? — сердито сказал старик.
— Спасибо. Мне надо идти.
— Вроде же ты и не солдат. Что же это у тебя за дела, когда кругом война? Или ты, может, к новым господам в услужение поступил?
— Нет, дедушка.
— Стало быть, ты партизан? — вдруг быстро спросил старик.
— Нет, дедушка, — ответил Рудин. — А что?
— Да ничего… для интереса спросил.
— Слушай, дедушка, если отсюда идти прямо на город, могу я на немцев напороться?
— Да как тебе сказать? — старик явно соображал, говорить ему или нет, по все же решился. — Если пойдешь версты на две стороной от железки, то их вроде и не будет. Но они ведь что твои клопы — по всем стенам ползают. — Старик помолчал. — А партизан не боишься?
— Нет, дедушка, не боюсь.
— Тогда иди от железки стороной версты на четыре, так тебе будет еще спокойнее.
— Спасибо, дедушка! — Рудин встал. — Как звать-то тебя?
— Степан, а все вокруг зовут меня Ведьмаком. — Он тихо рассмеялся. — Это за то, что я на болоте живу.
— Спасибо, дядя Степан. До свидания.
— Бог тебе по пути.
Рудин пошел, как советовал старик, значительно левее. Под ногами по-прежнему чавкала раскисшая земля, но идти теперь было легче; это, наверное, потому, что после встречи со стариком на душе у него стало чуть светлее…
— Эй, ну-ка стой! — приказал сиплый голос из темноты. — Руки, руки подыми, а то не ровен час…