23
Конец отпуска
Мадемуазель Барбора мыслит самостоятельно
Воспоминание о мужчине, который не умел рассказывать
Завтра у национального театра
Деревеньки с красными черепичными крышами были похожи на бусинки, нанизанные на бело-серую нитку шоссе, по которому мадемуазель Барбора с уверенностью заправского водителя вела свою машину. Большая реклама с изображением шины появилась на обочине шоссе и быстро исчезла за нами. Могучие липы, окаймлявшие дорогу, размеренно проплывали мимо нас. Шшш…шшш…шшш… Искаженные изображения деревьев и облаков мелькали в кривом зеркале хромированных параболоидов, покрывающих фары машины. На один миг послышался лай собаки, который прекратился, как только исчезло с глаз несколько одиноких хижин.
Конец отпуска. Всегда в нем есть какая-то тоскливая нотка. Хотя, должен сказать, именно этот конец был лучше всего. После внезапного отъезда тети Катерины в горах стало на много лучше дышать, а мадемуазель Барбора была так мила, что кортовские красавцы со своими сногсшибательными подачами меня почти перестали навещать во сне. Постепенно я пришел к выводу, что я обладаю некоторыми свойствами, полностью искупающими мои недостатки и, следовательно, я не вижу препятствий тому, чтобы изредка с мадемуазель Барборой видеться в Праге. И не только на корте. Она сказала, что любит театр. Если я корректно приглашу ее в театр, может быть она не откажется.
Я удобно расположился на сидении, и предался воспоминаниям, в то время как кулисы ландшафта размеренно чередовались и уносились назад. Я чувствовал, что долго буду вспоминать об ушедших трех неделях, об обедах, приготовленных на костре, о двух спичках без головок, об утреннем купании в горном омуте, о ночи, проведенной в горах под Белым Седлом, и, не без злорадства, о моральной порке, доставшейся тете Катерине. Однако, хорошее расположение духа портила мысль о том, что приключилось с дедушкой.
„Бедный дедушка!“ сказал я громко.
„Почему?“ спросила мадемуазель Барбора. „Могло случиться, что вместо вас у него был бы другой внук, похуже вас“.
„Я не намерен подвергать критике дедушкиных внуков. Я говорю о его душевном расстройстве.“
„Вы что, это серьезно говорите?“ воскликнула мадемуазель Барбора. „Я не разделяю взглядов вашей тети, однако с ее заявлением, что ума у него больше чем у всех нас вместе взятых, я вполне согласна. Допускаю, что в последнее время он несколько необычно забавлялся на наш счет, но на этом все кончается. В конце концов у него могла быть для этого какая-нибудь причина.“
„Вы хотите сказать, что дедушка притворялся сумасшедшим?“ спросил я с удивлением.
„Конечно,“ сказала Барбора. „Подумайте обо всем этом хотя бы минутку, и вы придете к такому же выводу. Помните, как я спросила вас, когда ваш дедушка был в последний раз в Праге? Вы сказали, что два года назад. Чем объяснить тогда, что этот милый старик в течение нескольких дней ошеломлял нас различными прибаутками, наклеенными на окнах пражских трамваев всего несколько недель тому назад. Кто научил его этим прибауткам? Если память мне не изменяет, вы вместе со мной рассматривали табличку с надписью „Не входите, входит само». Наверное вы сразу догадались, что дедушка не мог написать эту надпись. Человек, у которого дрожит рука, не может писать плакатным пером. Когда мы сегодня утром укладывали чемоданы, вы не могли найти крышку от коробки для ботинок. Я сказала, что знаю, где она, и вы подумали, что я шучу. Я не шутила. Ваш Сатурнин сделал из нее ту самую табличку и написал на нее текст плакатным пером толщиной в два с половиной миллиметра. Тем самым пером, которым он написал заглавие дневника нашего путешествия на Белое Седло. У вашего слуги своеобразный юмор, и если ваш дедушка назвал вашу напичканную поговорками тетю „подпрыгивающей словесной мудростью славянского народа“ то позвольте мне при всем моем уважении к вашему дедушке уверить вас, что эта идея принадлежала Сатурнину. Впрочем, ваш дедушка знает, что я не верю в его помешательство. Я догадалась об этом по выражению его глаз, когда он провозгласил „Третий трамвай должен снова стоять, это как пятью пять“ и не смогла скрыть улыбку. Сигарета, которую он мне предложил, это была взятка за то, что я не порчу ему развлечения.“