Тем не менее, вынужден сознаться, что душа в человеке, повидимому, реакционная, и в ней часто копошатся реакционныя мысли. Начались они у меня с того, что я сделал странное наблюдение: литература «Универсальной библютеки» удивительно быстро забывается. С чего бы это? Кажется, подбор самый лучший, писатели настоящие, переводы сносные; когда читывал это самое или в этом роде в других изданиях, дорогих, на хорошей бумаге с широкими полями, то все так прочно и плотно оседало в голове… Отчего же теперь это вылетаетъ из головы почти так же быстро, какъ быстро влетело? В Бирзуле купил, в Казатине кончил, в Лунинце почти ничего уже не помнишь. Странно. Например — Гамсун.
Некоторыя вещи его я прочел в дорогих изданиях и помню каждое место. Но остальныя проглотил в вагоне из книжечек «Универсальной библютеки» — и, признаться, путаю, не всегда могу точно указать, что «Роза», а что «Бенони». И слышалъ ту же исповъдь отъ другихъ книжниковъ.
Должно быть, я и эти другие сами виноваты. Что нибудь у насъ да не такъ: или память переутомилась, или невнимательно читали, или такъ глубоко пропитаны буржуазностью, что душа органически не приемлетъ самаго прекраснаго содержания изъ дешеваго источника. Но все таки…
Не могу отдълаться отъ одного представления. Самъ не помню, гдъ это вычиталъ. В старину, до книгопечатания и в первые века после изобрътения станка, в Европе от времени до времени устраивались книжныя ярмарки. Представляете себе эту картину? Длинные ряды подъ навесами, и на прилавках лежать книги. Не такие, какъ теперь, которыя можно въ карманъ унести, а фолианты въ два обхвата, тяжелые, переплетенные въ прочную кожу, съ застежками. За прилавками сидятъ важные издатели, богатые, богобоязненные господа въ мъховыхъ шапкахъ, сидятъ и ждутъ покупателей спокойно, съ сознаниемъ достоинства, съ отраднымъ ощущениемъ того, что выбрали себе въ торговле отрасль и выгодную, и въ то же время богоугодную. А тутъ же рядомъ съ издателемъ другой человъкъ, немного нервный, немного неряшливый, съ живыми глазами и быстрой ръчью. Это авторъ. Онъ тутъ при издатель вроде приказчика — помогаетъ продавать товаръ.
И вотъ является покупатель. Какой нибудь седой рыцарь изъ замка, бурно проводили молодость и желающий на склоне жизни направить свои мысли къ высшимъ задачамъ, а кстати и внушить подростающимъ дътямъ уважение къ благочестию и любомудрию. Рыцарь приехалъ въ тяжелой колымаге — старъ онъ уже для коня, путешествие дальнее, три дня пришлось трясти дворянския кости изъ родного замка на ярмарку! И онъ тутъ не одинъ — привезъ съ собой отца-капеллана, стараго друга семьи, чтобы помочь произвести выборъ осмотрительно и сообразно высокой цъли. Ходятъ они двое по рядамъ, присматриваются, прицениваются. Рыцарь щупаетъ толстую, шероховатую бумагу, постукиваетъ по переплету, надъваетъ очки и любуется раскрашенными виньетками заглавныхъ буквъ; о. капелланъ разспрашиваетъ о содержании, критикуетъ, авторъ заступается за свои идеи, изъ за сосъдняго прилавка вмъшивается въ споръ другой сочинитель, хуля товаръ перваго и расхваливая свой; а потомъ рыцарь и патеръ идутъ дальше. Времени у нихъ много, недълю просидятъ на ярмаркъ, чтобы ужъ выбрать самое что ни на есть премудрое. Семь разъ отмърь, одинъ разъ отръжь. Деньги придется платить не маленьюя: за цъну одного фолианта можно купить хорошаго коня, а рыцарю нуженъ не одинъ фолиантъ. По одному отделу благочестия понадобится томовъ пять, а еще дочери просили привезти имъ знаменитый романъ о печальномъ Тристане и исландской волшебнице Изольдъ Бълокурой, а сыновьямъ не мешало бы послушать про благороднаго паладина Роланда. Торопиться нельзя, тутъ нужна осторожность.
Вотъ прошла недъля, книги куплены, бережно упакованы въ сундукъ подъ колымагой, и рыцарь ъдетъ обратно. Теперь надо эти фолианты прочесть. Но ихъ то ужъ не прочтешь наскоро, между дъломъ, полулежа на кушеткъ! Нътъ, это происходитъ иначе. Въ воскресенье вечеромъ вся семья собирается въ библютекъ. Комната высокая, просторная, дубовая. Горятъ восковыя свечи, трещитъ высокий каминъ. Всъ собрались: тутъ и сама кастелянша, еще красивая дама съ жемчугами въ волосахъ, и три сына, и четыре дочки, и о. капелланъ, и сельский священникъ, и две приживалки, и заъзжий купецъ. Самъ рыцарь сидитъ зъ широкомъ кожаномъ креслъ; два старшихъ сына ставятъ передъ нимъ дубовую штуку вроде алтаря, потомъ вытаскиваютъ обоюдными уснлиями нужный фолиантъ и бережно, почтительно укрепляютъ его въ наклонномъ положении на подставке. Рыцарь надеваетъ очки, и начинается священнодействие. Въ рукахъ у него серебряная указка, въ видъ маленькой человъческой руки, и онъ медленно водить отъ слова къ слогу, и читаетъ истово, степенно, медленно.Да если бы и захотълъ читать быстръе — онъ не умеетъ. Чтение — искусство трудное, сложное, не то, что на конъ скакать, или головы рубить. Медленно читаетъ рыцарь строку за строкой, въ комнаге тихо, сыновья крутятъ что-то на верхней губъ, дочки затаили дыхание, кастелянша задумалась, о. капелланъ киваетъ головою, сельский священникь сидитъ съ открытымъ ртомъ, приживалки пригорюнились, и заъзжии купецъ, не понимая, но благоговеъя, старается подавить вкусную отрыжку…
Смешно сказать, но, когда я думаю о томъ времени, беретъ меня зависть къ этимъ самымъ авторамъ на ярмаркъ. Правда, жилось имъ по собачьему. Издатель бралъ автора къ себъ на домъ, заказывалалъ ему произведение на такую-то тему, поселялъ на чердаке, кормилъ объедками и строго следилъ, чтобы сочинитель не сбежалъ, или просто не загуляль въ кабаке со студентами. Ежели авторъ былъ очень строптивъ, а издатель суроваго нрава, то случалось и такъ, что послъдний колачи-валъ перваго, изъ собственныхъ рукъ или при помощи своей челяди; послъ экзекуции сочинителю разрешалось день полежать, а потомъ изволь садиться за работу. Иногда колотили сочинителя и посторония лица — дворянинъ за то, что узналъ себя въ пасквиле; или трактирщикъ за неоплаченное вино. Этому социальному положению соответствовала и личная психология литератора той эпохи. На ярмарке онъ ругалъ книгу сосъда и хвалилъ свою; внъ ярмарки, когда не было заказчика-издателя, который взялъ бы его къ себе на чердакъ, онъ попрошайничалъ или потешалъ молодыхъ дворянъ за тарелку говядины съ горохомъ, или просто высматривалъ, гдъ что плохо лежитъ. Собачья жизнь, что и говорить. Но не такова, далеко не такова была жизнь его рукописи, жизнь его книги!