Труднее всего пришлось имъ, пожалуй, со скотомъ. Я уже отмътилъ, что въ первой партии, кроме того манчжура, были все только природные горожане. Овецъ они не знали, знали только баранину. Въ переполохе первыхъ дней они лучшаго ничего придумать не могли, какъ заняться превращениемъ овецъ въ баранину. Скоро ни одной головы скота бы не осталось; но крестьянинъ-манчжуръ запротестовалъ, и они заключили уговоръ — стадъ не трогать. Любопытно: эта начальная глава въ летописи ихъ скотоводства связана съ единственнымъ, за первыя двенадцать лътъ ихъ истории, примънениемъ смертной казни. Одинъ изъ нихъ, маленький горбунъ, былъ пойманъ съ тушей козы (я установилъ по газетамъ, уже вернувшись въ Капштадтъ, что сослали его за длинный рядъ мастерски продъланныхъ отравленийж). Его убили тутъ же на мъсте.
Чтобы вникнуть въ психолопю этихъ первыхъ поселенцевъ, нужно, я думаю, прежде всего не приравнивать ихъ къ любимымъ героямъ детской книжки — жертвамъ кораблекрушения на необитаемомъ островъ. Тъ, судя по книжкамъ, начинаютъ съ бунта противъ капитана, въ первый день съедаютъ всъ консервы, разбиваютъ боченокъ съ ромомъ и напиваются, вообще учиняютъ сначала анархию. Если это и правда, то объясняется просто: у тъхъ моряковъ есть надежда на дымъ или парусъ на горизонтъ. Поселенцы Тристана знали, что островъ этотъ для нихъ или домъ, или могила.
Я не нашелъ на острове никакихъ данныхъ о томъ, за какие грехи попали сюда первые ссыльные; даже… старожилы не помнятъ. То же могу сказать и объ уголовномъ прошломъ позднъйшихъ поколежй. Это, пожалуй, одна изъ самыхъ замъчательныхъ чертъ здъшней психологии: полное отсутствие интереса къ прежней, доссыльной жизни сосъда. Какъ бы то ни было, одно несом-нънно: те первые поселенцы были преступные типы отборной свиръпости. Но жизнь въ этихъ условяхъ оказалась еще болъе свиръпымъ противникомъ, загнала ихъ на край пропасти и заставила обороняться. Говорятъ, ни въ одной армж никогда не бывало такой дисциплины, какая царитъ въ шайкъ бандитовъ, осажденныхъ представителями закона. Въ данномъ случай осада велась именемъ самаго грознаго изъ законовъ, голода.
Сказаннымъ уже намечены несложный лиши ихъ дальнейшаго экономическаго развипя; но ихъ осложнялъ одинъ факторъ — тоже незнакомый тъмъ морякамъ на необитаемомъ островъ изъ книжекъ — а именно перюдическия высадки новыхъ партий. Робинзонъ, правда, нашелъ Пятницу, но то былъ помощник, тутъ были новые голодные рты, и притомъ опять, почти всегда, люди, ничего не смыслившие ни въ землъ, ни въ скотъ. Для первыхъ поселенцевъ прибытие второй группы явилось почти трагедией. Въ заботахъ первыхъ мъсяцевъ они, очевидно, какъ то забыли о томъ, что это неизбежно. Теперь у нихъ уже были землянки, молотки, луки, «имущество», котораго и самимъ едва хватало — и вдругъ население удвоилось. Но оказалось, что «иммигранты» сами не позарились на жалкое добро «старожиловъ». Какъ разъ была весна, места было вволю — и, главное, явно легче и безопаснее было для новичковъ просто учиться у первыхъ поселенцевъ, чъмъ идти на рискъ побоища. Любопытно, между прочимъ, что они даже и поселились не въ Черко, а ушли всъ въ другой конецъ острова: очевидно, уже чувствовали себя особымъ кланомъ. Но Черко остался главнымъ селениемъ, просто потому, что за каждымъ совътомъ нужно было ходить туда, и постепенно около половины этихъ новоселовъ все-таки остались жить вокругъ Черко.
Поселенцы все еще не имъли понятия о томъ, когда ждать имъ третьей высадки; но одно уже было ясно — новыя высадки неизбежны. Въ собранныхъ мною замъткахъ говорится о чемъ то вроде «въча» объихъ группъ; оно состоялось, говорятъ, мъсяца черезъ два послъ прибытия второй партш, и посвящено было вопросу: что сдълать, когда приъдутъ новые? У нихъ, очевидно, было сильно развитое чувство собственности; некоторые тревожно спрашивали: а что, если «новые» окажутся неохотниками до работы и если ихъ будетъ много? Было даже предложение — встрътить ихъ дубинами. Но это не прошло, отчасти именно потому, что «ихъ» могло оказаться слишкомъ много, а лукъ — не пулеметъ. Но больше всего повлиялъ тотъ доводъ, что въ третьей партии, быть можетъ, найдутся полезные люди: аптекарь, или механикъ, или плотникъ, или — главное — еще нъсколько мужиковъ по происхождению. Ръшено было, поэтому, не только принять ихъ дружелюбно, но даже заранъе отвести имъ удобное место для поселка.
Лично я слабо върю въ историческую действительность этого «въча». По имеющимся у меня даннымъ, въ первыхъ двухъ партияхъ были люди пятнадцати национальностей, по большей части люди малограмотные. На какомъ языкъ могли они вести свои прения? Предание о «въче» есть, должно быть, просто эхо цълаго ряда отдъльныхъ бестдъ. Но что вопросы эти обсуждались, и ръшете сложилось именно такое, — несомненно.
Признаюсь: благожелательный характеръ этого ръшения меня удивилъ; и вообще нельзя не подивиться тому, что за все существование колонии вообще ни разу не было попытки «ликвидировать» иммигрантовъ при высадке. Иммигрантамъ, какъ извъстно, ръдко гдъ рады, особенно въ бъдной странъ; а въ томъ кругу, изъ котораго вышли «старожилы», никогда за гръхъ не считалось облегчать дълежъ посредствомъ уменьшения числа конкурентовъ… Осторожно, съ извинениями, я задалъ этотъ вопросъ Иосифу Вербъ. Онъ — человъкъ съ высшимъ образованиемъ; хорошо знакомъ съ теорией, плодомъ которой явилось превращение этого острова въ «атавистическую» колонию, и говоритъ о типъ прирожденнаго преступника безо всякаго смущения. Его мнъше — что вообще неправильно считать, будто типъ этотъ всегда и при всъхъ условияхъ одержимъ позывомъ къ наси-лию. Ему просто нужна подходящая обстановка, т. е. болъе суровыя условия жизни, и среда людей, ему подобныхъ. Въ меръ цивилизации атавистический человъкъ все время наталкивается на дряблость и безпомощность средняго обывателя: это его провоцируетъ, подстрекаетъ использовать свое преимущество, будь то преимущество силы или хитрости. Но дайте ему сосъдей такого же склада, какъ онъ самъ, и вы получите стойкое равновъсие. «Какъ железный колъ», говорить Верба, «если вбить его между двумя глыбами гранита».