Делглиш задумался над этим неожиданным высказыванием и решил, что, при отсутствии доказательства обратного, оно должно означать комплимент. Он поставил свой фонарь на скамью стеклом вверх, так что тот отбросил на потолок яркое пятно света, и, теснее прижавшись спиной к стене, прислонился головой к толстой связке висевшего над ним волокна. И неожиданно почувствовал себя уютно.
— Вы часто приходите сюда? — как бы приглашая к беседе, поинтересовался он.
— Только когда я в растрепанных чувствах, — Ее тон предполагал, что это тот самый случай, когда любая здравомыслящая женщина примет меры предосторожности. — Здесь мне никто не мешает — произнесла она, а потом, словно защищаясь, Добавила: — Не мешал.
Делглиш уловил упрек:
— Я больше не потревожу вас здесь.
— О, я не об этом. Вы можете приходить, если захотите.
Возможно, ее голос звучал не слишком ласково, но она, несомненно, выразила ему доверие. Какое-то время они сидели молча, словно двое заговорщиков.
Эти толстые стены как бы сближали их, отгораживая от воя ветра и окружая покоем. Внутри домика воздух был сыроватым и прохладным, резко пахнувшим деревом, парафином и перегноем. Делглиш огляделся по сторонам. Здесь было довольно уютно. В углу лежала охапка соломы, стоял еще один стул, точно такой же, как тот, на котором устроилась Морэг, и перевернутый, покрытый клеенкой ящик, служивший столом. На нем он распознал след керосинового примуса. На одной из висевших на стене полок была пара кружек и алюминиевый чайник. Он решил, что в былые времена этим домиком пользовался садовник, который мог уединиться и отдохнуть здесь от работы, а также хранить свои припасы. Весной и летом это тихое, окруженное деревьями и птичьим пением место, подумал Делглиш, служило идеальным убежищем. Но сейчас была середина зимы.
— Простите мое любопытство, но разве вам не уютней в своей собственной комнате? Где вас никто не мог бы потревожить? — спросил он.
— В Найтингейл-Хаус не слишком-то уютно. Да и в крыле медперсонала не лучше. Мне правится тут. Здесь пахнет, как у моего папаши в сарае на делянке. И сюда никто не приходит после того, как стемнеет. Все боятся привидения.
— А вы нет?
— Я в них не верю.
Вот вам, подумал Делглиш, неоспоримое доказательство современного скептицизма. Она не верит в то, чего нельзя потрогать. Не терзаемая живым воображением, она, в случае обиды и расстройства, может вернуть себе душевное равновесие в этом уединенном месте, даже если это всего лишь никому не нужный сарай в саду. Он нашел это замечательным. Интересно, стоит ли пытаться выведать причину ее горя, может, посоветовать довериться Матроне? Неужели эти горькие слезы вызваны лишь чрезмерным интересом со стороны инспектора Бейли? Бейли отличный детектив, но не умеет находить с людьми общий язык. Конечно, у всех свои недостатки. Однако каждому опытному детективу хорошо известно, что крайне глупо запугивать свидетеля. И если это произошло, то черта с два он вытащит что-нибудь из нее — как правило, это бывает женщина, — даже если антипатия всего лишь подсознательная. Успех в деле расследования убийства в большой степени зависит от того, сумеет ли детектив повести себя так, чтобы люди захотели помочь ему. И видимо, Бейли потерпел полный провал с Морэг Смит. Но и Адам Делглиш в свое время также терпел поражения.
Он вспомнил, что говорил ему инспектор Бейли в той короткой беседе, когда передавал ему дело, о двух горничных: «Они не причастны к делу. Пожилая, мисс Марта Коллинз, работает в больнице уже сорок лет, и если бы она была одержима идеей убийства, то это уже давно бы как-нибудь да проявилось. Ее больше всего беспокоит похититель дезинфицирующего средства из туалета. Кажется, это воспринимается ею как личное оскорбление. Она, видимо, исходит из того соображения, что ответственна за туалет, а не за убийцу. Молодая же, Морэг Смит, на мой взгляд, слегка чокнутая и упрямая как осел. Может, она и способна на такое, только, убей меня бог, зачем ей это? Насколько мне известно, Хитер Пирс не сделала ей ничего такого, что могло бы вывести Морэг из себя. Да и в любом случае у нее вряд ли хватило на это времени. Морэг перевели из общежития медперсонала в Найтингейл-Хаус всего за день до того, как была отравлена Пирс. Мне кажется, она не слишком довольна переменой места, но это не повод начать убивать медсестер-студенток. К тому же девушка не выглядит испуганной. Упрямой, но не испуганной. Даже если это сделала она, сомневаюсь, что это можно было бы доказать».
Они продолжали сидеть молча. Он не стал выпытывать у девушки причину ее слез, подозревая, что ей просто нужно было как следует выплакаться, чтобы снять напряжение. За этим она и пришла сюда, в свое тайное убежище, и имела право на то, чтобы к ней не лезли в душу, даже если и нарушили-таки ее уединение. По своей натуре Делглиш был слишком сдержанным и не любил изливать свои чувства, хотя многим это давало иллюзию облегчения. Сам он редко в этом нуждался. Человеческая натура никогда не переставала интересовать его, но ничто больше в ней не могло бы удивить его. Он не стал мешать Морэг. Ему вовсе не казалось странным, что ей нравился этот пахнувший домом сарай.
Потом она начала сбивчиво бормотать, и он разобрал, что она продолжает жаловаться:
— Все время не спускал с меня глаз. Спрашивал одно и то же по сто раз. Уперся как баран. Видели бы, как он распускал передо мной свой хвост.
Неожиданно она повернулась к Делглишу:
— А вам не хочется заняться любовью? Делглиш сразу же насторожился:
— Нет. Я слишком стар, чтобы меня тянуло на такое, особенно когда я замерз и устал. В моем возрасте необходим комфорт, чтобы доставить удовольствие партнерше и не опозориться самому.
Она кинула на пего быстрый взгляд, одновременно недоверчивый и сочувствующий:
— Не такой уж вы и старый. В любом случае спасибо за носовой платок.
Она еще раз громко высморкалась, прежде чем вернуть ему платок. Делглиш торопливо сунул его в карман, поборов желание незаметно бросить его за скамью, Вытянув ноги и собираясь встать, он не разобрал, что она сказала ему.
— Что вы сказали? — спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно менее заинтересованным.
Она надула губы:
— Я сказала, что он не знает, что я пила это молоко, чтоб ему пусто было. Я об этом смолчала.
— То молоко, которое было приготовлено для демонстрации? Когда вы его пили?
Он старался не спугнуть ее. Однако последовавшая тишина и пара острых, вцепившихся в него глаз красноречиво свидетельствовали о том, что она насторожилась. Неужели она не соображала, насколько важно то, что она сейчас говорила ему?
— Часов в восемь, может, минутой раньше. Я вернулась в демонстрационный зал посмотреть, не забыла ли я там свою банку с полиролыо. А на передвижном столике стояла эта бутылка с молоком, ну я и отпила чуток. Совсем капельку сверху.
— Прямо из бутылки?
— Ну, чашки-то там не было. Мне страшно хотелось пить, и когда я увидела молоко, то немного выпила, вот и все.
И тут он задал самый важный вопрос:
— Вы отпили сливки сверху?
— Не было там никаких сливок. Молоко-то снятое.
Его сердце запрыгало как лягушка.
— Ну и что вы делали потом?
— Ничего не делала.
— А вы не побоялись, что сестра-наставница станет браниться из-за того, что бутылка не полная?
— А она не была неполной. Я долила в нее водички из-под крана. Я и отпила-то всего пару
глотков.
— И вы снимали запечатанную крышечку?
— Ну да, но только осторожно, чтобы никто
не подметил.
— И вы никому об этом не говорили?
— А меня никто не спрашивал. Этот чертов инспектор хотел знать, была ли я в зале. Я и сказала, что была, но только до семи часов, когда немного прибиралась там. Я чё, дурочка? Это чё, его молоко? Он за него не платил.
— Морэг, вы совершенно уверены насчет времени?
— Было восемь часов. Во всяком случае, столько показывали часы в зале, Я глянула на них, так как мне надо было идти помогать накрывать завтрак; служанки из столовой все позаразились гриппом. А кое-кто считает, что можно успеть в три места сразу. Потом я пошла в столовую, где медсестры и студентки как раз начинали завтракать. Еще мисс Коллинз вскинулась на меня: «Снова опоздала, Морэг!» Так что должно было точно быть восемь. Сестры всегда завтракают в восемь.