— И вовсе не всю. Бал заканчивается в одиннадцать тридцать. Это бал медалистов Деларю в танцзале «Афинский» на Стрэнде. Поговорить мы могли бы и там.
— Но здесь было бы удобней.
Ее увядшее лицо сделалось упрямым.
— Я не стану разговаривать здесь.
Она говорила с раздраженной настойчивостью капризного ребенка. Потом в ее голосе прозвучал ультиматум:
— На балу или нигде.
Они молча смотрели друг на друга. Мастерсон взвешивал все за и против. Сама по себе идея выглядела просто абсурдной, хотя, с другой стороны, если она упрется, ему ничего из нее не вытянуть. Делглиш отправил его в Лондон за информацией, и гордость не позволяла сержанту вернуться в Найтингейл-Хаус с пустыми руками. Но позволит ли ему гордость весь остаток вечера сопровождать на публике эту размалеванную клячу? Танцы не пугали его. Это было одним из его умений — хотя и не самым главным, — этому его обучила Сильвия. Эта сладострастная блондинка, лет на десять старше его самого, бывшая замужем за туповатым банковским служащим, которому на роду было написано стать рогоносцем, с ума сходила по танцам. Вместе они совершенствовали свое мастерство, завоевывая в соревнованиях сначала бронзовые, затем серебряные и, наконец, золотые медали, пока не заартачился муж. Сильвия начала поговаривать о разводе, и Мастерсон пришел к заключению, что их отношения уже перестали быть взаимно полезными, не говоря уже о том, что ему опостылело заниматься любовью где попало, а служба в полиции обещала вполне реальную карьеру для человека с амбициями, который искал случая взять реванш за бесцельно потраченное время. Теперь вкусы Мастерсона относительно женщин и танцев переменились, и у него стало меньше времени как на то, так и на другое. Однако Сильвия научила его многому. А как говаривали в школе детективов, на полицейской службе ни одно умение не пропадает даром.
Нет, с танцами проблем не будет. Вот как бы она сама не подкачала. В любом случае вечер можно считать пропавшим, пойдет он с ней или нет — она все равно, рано или поздно, заговорит. Вот только когда? Делглиш не любил тянуть резину. А сейчас расследовался один из тех случаев, когда круг подозреваемых сужался до небольшой замкнутой группы людей, и старший инспектор не собирался тратить па это больше недели. Вряд ли он похвалит своего подчиненного за потраченный впустую вечер. К тому же необходимо оправдать свое лирическое отступление в машине. Так что с пустыми руками ему лучше не возвращаться. Да какого черта! Вот уж будет что порассказать ребятам. А если вечер окажется совершенно несносным, оп всегда сможет от нее отделаться. Главное, не забыть прихватить свою одежду на тот случай, если придется делать ноги.
— Ну, хорошо, — согласился оп. — Но это должно окупиться сторицей.
— Обещаю, — заверила она.
Вечерний костюм Мартина Деттинджера, вопреки опасениям Мастерсопа, оказался ему почти впору. Переодевшись в чужие вещи, он почувствовал себя как-то странно. Неожиданно для себя он обнаружил, что шарит в карманах, словно надеется найти там какой-то ключ к разгадке характера этого человека. Однако в них ничего не нашлось. Туфли были безнадежно малы, и Мастерсон даже не стал пытаться натянуть их. К счастью, на нем оказались черные туфли на кожаной подошве. Немного тяжеловаты для танцев и не слишком подходят к смокингу, но ничего, сойдет. Он сложил свой собственный костюм в картонную коробку, которую с неохотой дала ему миссис Деттииджер, и они отбыли.
Заранее зная, что найти место для парковки машины поблизости к Стрэнду практически невозможно, Мастерсон поехал к Южному молу и оставил ее возле Конти-Холл. Затем они пешком прошли до станции Ватерлоо и взяли такси. Можно сказать, что эта часть вечера прошла не так уж и плохо. Его дама куталась в непомерно большую, старомодную шубу, от которой разило так, словно ее пометил кот, но этого, по крайней мере, не было видно. За все время пути оба не проронили ни слова.
Танцы уже начались, когда они прибыли на место в начале десятого, и зал был переполнен. Они протиснулись к одному из немногочисленных свободных столиков под балконом. Мастерсон обратил внимание па то, что у мужчин-инструкторов в петлицах торчало по алой гвоздике, а у женщин — по белой. Вокруг все то и дело целовались и похлопывали друг друга по плечам. Какой-то тип подкатил к миссис Деттинджер и проблеял ей комплимент:
— Чудесно выглядите, миссис Ди. Жаль, что Тони приболел. Но я рад, что вы нашли себе партнера.
На Мастерсона он глянул с вялым любопытством. Миссис Деттинджер ответила на комплимент, неуклюже кивая и строя умильные глазки. Она даже не сделала попытки представить Мастерсона.
Следующие два танца они просидели за столиком, и Мастерсон развлекался тем, что разглядывал зал. Здесь царила унылая, чинная атмосфера. С потолка свешивалась гигантская гроздь воздушных шаров, приготовленных, видимо, для того, чтобы для пущей пышности и торжественности происходящего быть распущенными по залу в кульминационный момент. Оркестранты в красных пиджаках с золотыми эполетами имели обреченный вид людей, наблюдавших все это сотни раз. Мастерсон с холодным цинизмом просчитал дальнейшее развитие вечера, презрительно взирая на мышиную возню вокруг и испытывая некое тайное наслаждение от охватившего его отвращения. Ему неожиданно вспомнился английский бал в описании одного французского дипломата: «Avec les visages si tristes, les derrieres si gaes»6. Здесь же зады оставались довольно вялыми, а вот на лицах застыли улыбки такого деланого восторга, что оп задался вопросом, учат ли в танцклассах принимать подобающее выражение в соответствии с танцуемым па. А вот нетанцующие дамы выглядели, как одна, обеспокоенными; выражения их лиц варьировались от легкой тревоги до настоящей паники. Их было куда больше, чем мужчин; некоторые танцевали друг с другом. В основном это были женщины среднего или даже старшего возраста, одинаково одетые в старомодные платья с тугими корсажами, низкими вырезами и пышными, украшенными золотым шитьем юбками.
Третьим танцем был квик-степ. Миссис Деттинджер неожиданно повернулась к Мастерсону:
— Идемте танцевать.
Повинуясь ей, он вывел свою даму в зал и обнял за жесткую талию. Он уже смирился с тем, что вечер будет долгим и изнурительным. Если этой старой гарпии известно нечто стоящее — а старик, похоже, считает, что известно, — то, черт его подери, она все ему выложит, даже если придется скакать с ней до тех пор, пока она не рухнет замертво. Эта мысль настолько поправилась ему, что он принялся фантазировать, ясно представляя себе ее — оставшуюся без веревочек марионетку, с нелепо подломившимися тощими ногами и обессиленно обвысшими руками. Если только он — чего нельзя исключать — не рухнет первым. Полчаса на заднем сиденье с Джулией Пардоу нельзя назвать наилучшей подготовкой к вечеру с бальными танцами. А у старой сучки здоровья хоть отбавляй. Мастерсон уже чувствовал привкус пота в уголках рта, а она даже не запыхалась, ее руки оставались сухими и холодными. Ее лицо, находящееся близко к его, было напряжено, глаза словно остекленели, нижняя губа слегка оттопырилась. Танцевать с такой — все равно что держать в объятиях оживший мешок костей. Музыка резко оборвалась. Выскочивший, словно чертик из табакерки, распорядитель одарил искусственной улыбкой всех танцующих. Оркестранты расслабились и даже позволили себе слегка поулыбаться. Цветной калейдоскоп в центре зала распался и, когда освободившиеся пары ринулись к своим столикам, сложился в новый узор. Склонившийся официант ожидал заказа. Мастерсоп поманил его пальцем.
— Что будете пить?
Он задал свой вопрос нелюбезным тоном скряги, которого обстоятельства вынуждают платить. Миссис Деттинджер заказала джин-тоник и приняла напиток, даже не поблагодарив его и не выразив ни малейшей признательности. Сержант остановил свой выбор на двойном виски. Эта выпивка должна была стать первой в длинной череде других. Расправив огненно-красную юбку, миссис Деттинджер принялась обозревать зал тем самым напряженным взглядом, к которому Мастерсон уже привык. Она вела себя так, будто его тут и не было вовсе. Осторожно, подумал оп, не расслабляйся. Эта выдра хочет удержать тебя здесь. Пусть попробует.
— Расскажите мне о вашем сыне, — спокойно попросил он, стараясь говорить как можно непринужденнее.