— Довольно примитивная интерпретация, к тому же очень субъективная, — заметила Роза.
— Ну еще бы, ведь у вас диплом физика! А я с трудом уберег свой мозг от постороннего влияния. Я просто спрашиваю: имеет ли научную ценность закон энтропии, проверен он или нет?
— Если бы это было не так, — улыбнулась она, — все открытия двадцатого века оказались бы совершенными иллюзиями.
— Тогда какой же основной закон жизни? — спросил он.
Роза Эйприл снова улыбнулась.
— Наш разговор ни к чему не приведет. Вы пытаетесь поймать меня на слове.
После недолгой паузы Болан еще раз спросил:
— Если каждый организм имеет тенденцию к разрушению и уничтожению, то как объяснить жизнь блохи и цветка? Может быть, это основной закон жизни?
— Трудно сказать, не знаю.
— А что ведет жизнь к уничтожению? Что заставляет жить блоху и цветок?
— Я думаю, все та же сила, которая движет и человеком, — спокойно ответила она. — И теперь я уже не играю словами.
— Так о чем мы говорили? — тихо спросил он.
— О священном характере жизни.
— Для меня, Апрельская Роза, — медленно произнес Мак, — если и есть что-то священное в жизни, так это как раз момент нарушения закона энтропии. И нарушает его жизненная сила, в каком-то смысле противодействующая энергия. Она строит, созидает и упорядочивает Вселенную, которая неизбежно стремится к распаду и хаосу.
— Допустим, — согласилась она.
— Значит, именно эта сила священна, а не слон, блоха, человек или мышь.
— И что дальше?
— Отклонения могут появиться тогда, когда эта сила обретает форму: ведь ее форма не является обязательно священной, имеем мы дело с мышью или с человеком. Все зависит от цели... и, может быть, от мотивации.
— Конечно, — признала она как бы нехотя. — Но мы отклонились от основного...
— А что оно такое — основное? Скажем, блоха — биологическая структура, очень приспособленная к существованию во Вселенной, находящейся в стадии распада. Это — частица жизни, отлично организованная и вполне самостоятельная. Но очень скоро закон энтропии возьмет верх, и блоха будет реинтегрирована в этом мире, а потом медленно канет в Лету.
Роза как-то странно посмотрела на него.
— Вы рассуждаете достаточно логично.
— Тогда скажите, в чем же основное для вас?
— Если вы ответите на этот вопрос, тогда я выдам вам какой угодно диплом по вашему выбору, причем с отличием и с похвальными отзывами экзаменационной комиссии. Но этот разговор нас никуда не приведет. Мак, я теперь даже не помню, с чего он начался.
Болан устало улыбнулся.
— Мы говорили о войне, Роза. И вы сказали, что у нее неприятный запах. Я с этим полностью согласен. Но она играет далеко не последнюю роль в механизме, который движет нашей старой доброй Вселенной. Как знать, может, даже самая малая локальная война способна сохранить священный характер всего живого. Человеческие существа не являются священными, хотя их действия могут быть таковыми. Но нет ни грамма святотатства в энергетической единице.
— Так мы и есть энергетические частицы?
— Несомненно. А что же еще? — сухо ответил он.
— Хорошо, хорошо, — устало вздохнула она. — Оставим этот разговор. Один-ноль в вашу пользу, солдат. А не поговорить ли нам о мире и любви, генерал?
— Сержант, — поправил он. — Генералы — солдаты абстрактного. Сержанты — категория конкретная.
— Да, главное — не высовываться, — язвительно заметила Роза.
— Поговорим о войне и о любви, — задумчиво ответил Болан, словно и не услышав выпад Розы Эйприл. — Это благородные и высокие понятия, вы не находите? Но я боюсь иллюзий, созданных человеческим разумом: изменчивых и случайных построений в мире, ввергаемом в хаос; утопического создания большой жизненной силы, постоянно вступающей в конфликт с неотвратимым принципом энтропии.
— Не говорите мне, что вы так думаете на самом деле!
— Однако это так, и мне стыдно в этом признаться. В абстрактном плане мир — всего лишь лень и поражение. В психологическом плане для человеческого разума это — составляющие энтропии. И есть конечная цель — смерть, ведь именно она является вечным миром, вечным покоем. Не случайно же мы так и называем смерть, когда хотим придать ей хоть какой-то смысл.
— А любовь? — не выдержала Роза.
— В абстрактном плане или конкретно?
— Сначала в абстрактном.
— Любовь равносильна страху.
— Что вы имеете в виду?
— Я сказал — страх: страх перед одиночеством; перед полной изоляцией. Более или менее сознательный страх перед тем, что ничто в нашем мире не является по-настоящему священным.
— Глупости! — воскликнула Роза.
— Вы чтите братскую любовь, поскольку осознаете, что она защищает и выводит вас из одиночества, — объяснил он.
— Я осмелюсь оспаривать ваше утверждение. Я искренне люблю человечество.
— Легко сказать. А конкретно — сколько человек вы любите?
— Кажется, мы собирались говорить о любви в абстрактном плане?
— Вот именно. Тогда скажите мне, любовь, как вы спите ночью?
— Куда вы клоните, Мак?
— Из всех человеческих существ, которых вы любите абстрактно, Апрельская Роза, в данную секунду умирают тысячи людей. Враг вездесущ. Его зовут голод, болезни, невежество, суеверие... Итак, принцесса, как вы могли провести в праздности шестнадцать лет на ученической скамье, в то время как ваши горячо любимые существа умирали? Вы накормили их, принесли им воды, перевязали их раны? Вы ни на йоту не любите человечество.
— Старые песни! — возмущенно воскликнула она. — Сплошная ерунда. Не могу же я ходить всю жизнь в трауре из-за тех вещей, за которыми не в силах уследить. Однако это вовсе не значит, что мне на все наплевать!
— Вот мы и добрались до сути философской дискуссии.
— Псевдофилософской, вы хотите сказать! В ваших методах борьбы я лично ничего интеллектуального не вижу, солдат!
— Ну да, — спокойно произнес он, — так я и думал. Вы просто хотите преподать урок нравственности старому бесчеловечному убийце. Я правильно понял?
— Нет, — проговорила она, смягчаясь. — Тем более, что, как мне кажется, ни вы, ни я не столь уж компетентны, чтобы давать уроки нравственности.
— Тогда кто же, по-вашему, компетентен? — ласково спросил Болан. — С тех пор, как первые философы выдвинули свои теории, условия жизни мало изменились. Кстати, никто из них так и не определил, что же есть истина. Философия — всего лишь направление, по которому должен следовать разум. Но существуют и другие направления, и каждое по-своему значимо. Я не видел ни одного солдата, который в бою не использовал бы максимально все возможности своего разума. Я подчеркиваю: разума.
— Ну а любовь? Всего лишь страх?
— В абстрактном плане — да. Но она изменяется. Становится желанием, нежностью, обладанием, защитой. И это неизбежно приводит нас к войне.
— О нет! — воскликнула она. — Не будем опять о войне!
Но Болан невозмутимо продолжал:
— Вы думаете, люди дерутся ради своего удовольствия? Они ведут войну ради тех, кого любят. Мать жертвует собой ради ребенка, она гонит от себя мысль, что он может умереть от голода. Мужчина убивает, поскольку не в силах допустить, что его семья станет жертвой какого-нибудь бродяги. Цивилизованная нация берет в руки оружие, потому что не хочет подчиняться дикарям.
— Перестаньте! Вы уже все смешали в одну кучу!
— Вовсе нет. Любовь порождает войну. Одно не может существовать без другого в мире, обреченном на возрастание энтропии. Впрочем, давайте начнем сначала. Взгляните на трогательные африканские племена, которые капитулировали перед законом энтропии: распалась даже семейная ячейка, и дети умирают на улицах, потому что матерям нечем их кормить. Эти люди не воюют, но и любовью уже не занимаются. Они просто лежат и умирают. Почему, как вы думаете?