После того как Савелий сумел противостоять физруку, некоторые девчонки стали с интересом посматривать на него, а он делал вид, что не замечает их, ходил с гордо поднятой головой, но сожалел, что этого не видит Наташа Сиротина. Солнце пригрело Савелия, и настолько, что он забыл о равнодушной к нему Наташе, обо всем, что нервировало его, обо всем дурном на свете, и счастливо задремал, опоздав на обед. Зато во время ужина ел с жадностью, восстановив комфортное состояние тела и души.
Кончился срок пребывания в лагере, небольшие облачка стали чаще объединяться в тучи, но деревья по-прежнему радовали глаз, и Савелий в последний раз пришел в лес, чтобы попрощаться с ним. «До свидания, до следующего лета», — хотел сказать он березам, елям, но почему-то передумал, сомневаясь в возможности такой встречи, и для этого были основания. Через полтора месяца вернется из заключения отец, и неизвестно, как сложится дальше их жизнь, должна наладиться, но отец, видимо, будет жить в Александрове, снимать там комнату. И тут Савелий заметил, что деревья грустят вместе с ним, отчего многие из них желтеют, теряют листву, и доброе чувство к ним возникло в его сердце и осталось там навсегда.
Мама встречала Савелия у автобуса, доставившего детей прямо к месту работы родителей.
— Ты загорел, стал здоровее! — обрадовалась мама.
— И крепче, — добавил Савелий, — плаваю запросто. Жаль, что речка была маленькой. Хотелось бы в море.
— Еще успеешь, — сказала мама, нервно поправляя прическу.
Савелий заметил, что мама волнуется.
— Ты чего, мама? — с жалостью в голове произнес он.
— Ничего, — ответила она, еще раз поправила волосы, и Савелий побледнел, увидев среди них седые, которых раньше не было.
Во время отсутствия Савелия маму вызвал начальник отдела кадров.
— Присаживайтесь, Бенедиктина Соломоновна, — деловито предложил он, — сейчас в стране идет чистка кадров, и мы не можем держать у себя сотрудницу, чей муж является врагом народа.
— Вы знали его, встречались с ним на дне рождения моего брата. Виктор вам показался врагом? — спросила мама, напуганная словами кадровика.
— Мои личные впечатления тут ни при чем. Проводится государственная акция. Вы должны сделать выбор между страной и мужем. С кем вы? — вскинул брови кадровик.
— Я вас не понимаю, — искренне пролепетала мама, чувствуя, что от нее требуют нечто ужасное.
— Если хотите работать у нас… Хотите?
— А как же? На что же мы с сыном станем жить, если я уйду с работы? — опустила голову мама, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза.
— Мы вас не гоним, — вдруг примирительно вымолвил кадровик. — Разведитесь с мужем и работайте себе спокойно.
— Как?! — от страха и изумления расширила глаза мама.
— Очень просто. Подайте заявление о разводе в газету «Вечерняя Москва», и через неделю-две вас разведет суд. С осужденными по политическим статьям разводят без их присутствия. Договорились?
— Я посоветуюсь с братом.
— Пожалуйста. Ваш брат благоразумный человек. Он вам посоветует то, что предлагаю сделать я. Разводитесь, Бенедиктина Соломоновна! — угрожающе заметил кадровик.
При встрече Лео обнял сестру.
— Я в курсе дела, Бася. Подумай о Савелии. У нас нет другого выхода, — сказал он. — Мне безумно жаль тебя и Виктора. Что с ним будет, когда он узнает о разводе, — ума не приложу. Ведь он живет надеждой, что скоро вновь обретет семью.
— Я разведусь формально. Я никогда не брошу Виктора! — твердо вымолвила Бася.
— Конечно, миленькая. Но поймет ли тебя правильно Виктор? Находясь там, в лагере?
— Должен понять! — тяжело вздохнула сестра.
В день выхода «Вечерки» с объявлением о разводе она встала пораньше и сорвала со стенда газету, чтобы объявление случайно не увидел Савелий, только что вернувшийся из пионерского лагеря.
Она поседела за одну ночь, потеряла сон, ощущала себя предательницей любимого человека, к тому же в тяжелое для него время. Находила для этого оправдание, но оно мало помогало. Плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не заметил Савелий. И почувствовала, что слабеет с каждым днем, словно кто-то невидимый и злой отнимает у нее силы.
Знакомясь с делом Виктора Савельевича Крамарова, я наткнулся на его анкету, заполненную им перед высылкой в Туруханск. В графе «жена» стоял прочерк.
Однажды мама вернулась домой совершенно обессиленная и, открыв дверь, устало прислонилась к стене.
— Что с тобой, мама? Тебе помочь? — бросился к ней Савелий.
Мама ничего не ответила, и сердце Савелия едва не остановилось, растерянность и страх расползались по телу, парализуя его. Он понял, что произошло нечто страшное, и настолько, что мама не решается ему рассказать.
В последнем своем письме отец намекал ему об этом. Он остался в Бийске. Он работает юрисконсультом в конторе «Заготзерно». Там его ценят. В Москве ему жить запретили. Куда ему ехать? В Александров? Но там он вряд ли найдет работу. Ему обещали место в Бийской консультации адвокатов. Обещали добиться разрешения на эту работу, поскольку адвокатов не хватает. Ну, а в Москву он обязательно приедет, когда будет возможно. Прислал фотографию. Одет плохо, но вид здоровый. В помятой телогрейке, на коленях брюк заплаты. Пришиты белыми нитками. В старой шапке-ушанке, без тесемок. В кирзовых полуразбитых сапогах. Но выбрит тщательно, и глаза блестят от радости, что общается с сыном, пусть заочно, но они видят его живым и не потерявшим надежду на встречу.
— Я поеду к папе! — решительно произнес Савелий.
— Поедешь, — сказала мама, — в летние каникулы.
— Ага — обрадовался Савелий. — Там есть речка?
— Есть, — вздохнула мама, — но вечно холодная.
— Я стану моржом! — не испугался Савелий. — Я покажу папе, как плаваю!
Наверное, его слова прозвучали смешно, поскольку все заулыбались, даже мама.
Прошло несколько месяцев. Начался тысяча девятьсот сорок девятый год, самый печальный в жизни Савелия. В Москве развернулась борьба с космополитизмом, в Бийске снова арестовали отца, кто-то из его друзей бросил открытку Савелию с сообщением об этом.
— У папы дрожит рука. У него, наверное, развивается болезнь Паркинсона, — объяснила мама.
— А что врачи? — спросил Савелий.
— Пока эта болезнь не лечится, — обреченно вздохнула мама.
— Не может быть! — воскликнул Савелий, безмерно верящий во всемогущество людей в белых халатах.
— В нашей жизни все может случиться, — обреченно заметила мама. — Я боюсь за Виктора… Он адвокат, знает до тонкости законы, и если их нарушили снова, то наверняка сокрушается, лишь бы его не покинули силы и надежда на лучшую судьбу. Ведь в жизни никогда не бывает вечным плохое, впрочем, как и хорошее. У папы крепкие нервы, но выдержать такое… очень трудно, — сказала мама и не заплакала. Больше она никогда не плакала. Вероятно, кончились слезы.
Савелий с болью смотрел на ее высохшие, посиневшие глаза. Даже когда узнала, что Виктор арестован вторично, по делу тридцать восьмого года, по которому уже отсидел срок, и направлен на поселение в Красноярский край, в город Туруханск, где он не вынес очередной удар злой судьбы, то закричала громко и дико, и этот крик навсегда остался в душе Савелия. Мама не хотела верить в самоубийство.
— Папу убили, — потом сказала она сыну, — мы не можем доказать это, но мое сердце чувствует, что убили.
Савелию стало страшно от этих слов, страшно за маму. Он обнял ее.
— Мы будем всегда помнить папу, — как взрослый человек, произнес Савелий.
— Конечно, конечно, — поддержала его мама. — Мы теперь остались одни, Сава…
У мамы начались сердечные боли. Врач сказал, что это от стенокардии и от развивающихся метастазов.
— Вылечить можно? — с тревогой в голосе вымолвил Савелий.