— Облегчить постараемся, — устало проговорил участковый врач, замотанный многочисленными вызовами на дом. — Я посоветовал бы вам положить маму в больницу. Она — хроник.
— Чего? — переспросил Савелий.
Врач не ответил и выписал направление в районную больницу. Мама ехать туда не хотела, боялась оставить Савелия одного, но боли в сердце усиливались, и она сама стала собирать вещи. В больнице ей стало хуже. Савелий не отходил от ее кровати, но вечером врач сказал ему, что пора идти домой.
— Я останусь, — твердо решил Савелий.
— Не положено! — грозно произнес врач. — Что делать? Вызвать милицию?
— Вызывайте, — огрызнулся Савелий.
Врач махнул на него рукой и вышел из палаты, где лежали семеро больных женщин. Утром мама сказала, чтобы он уходил, поскольку в палате женщины и его присутствие их смущает, чтобы он пришел через день, в воскресенье, а завтра ее навестит дядя Лео с женой.
В воскресенье рано утром Савелия позвали к телефону.
— Иди, сынок, — почему-то грустно вымолвила тетя Дуся, — иди, сынок, тебя спрашивают.
Савелий поспешил к телефону. В трубке раздался голос палатного врача.
— Савелий Викторович Крамаров? — серьезно уточнил врач.
— Да, — от предчувствия неотвратимой беды еле выдавил из себя Савелий.
— Должен вам сообщить, что сегодня, в шесть утра, не стало Бенедикты Соломоновны, — смягчился врач.
— Как? — вырвалось из уст Савелия это нелепо прозвучавшее слово, которым он пытался оттянуть для себя, хотя бы на мгновение, понимание того, что произошло с мамой.
— Вы должны прийти за справкой об ее кончине, — официально доложил врач.
Савелий инстинктивно, ничего не видя перед собой, дошагал до комнаты. Рыдания душили его. Только через полчаса он собрался с силами позвонить дяде Лео и другим маминым братьям. Первой трубку взяла Мария, жена дяди Лео. По дрожащему голосу Савелия она поняла, что случилось самое страшное, передала трубку дяде.
— Держись, Сава! — сказал он печальным, но твердым голосом. — Я еду к тебе!
Савелий поразился, увидев маму в гробу. Спокойствие разлилось по ее лицу, словно она отмучилась, отволновалась навсегда. С молодым лицом контрастировала седина, побелившая голову матери после гибели отца.
В крематории состоялась скромная панихида. Трогательно говорил о сестре дядя Лео, о том, что выпало на ее долю, говорил не впрямую, а общими словами, но все понимали его и то, что сейчас не время открыто называть вещи своими именами. Неожиданно для всех к гробу подошел мужчина, в котором Савелий узнал человека, приносившего им деньги, от которых они с мамой отказались. Мужчина положил цветы к ногам мамы и поправил очки.
— От нас ушла Бася Соломоновна Крамарова. Я работал с ее мужем, адвокатом… — тут мужчина сделал паузу, видимо, хотел сказать, с каким именно, охарактеризовать отца, но не решился на это, — я знал, как нежно и сильно Виктор любил жену, как заботился о семье, я знаю, что они были счастливы. Утешением нам может быть только одно, что теперь их души наконец-то встретятся. А мы… мы никогда не забудем Басю Соломоновну и Виктора Савельевича Крамаровых. Вечная им память…
Савелию стало приятно, что в этот печальный момент незнакомый человек вспомнил об его отце, и получилось так, словно в этот день хоронили и маму, и отца, словно они умерли в одночасье.
Дома в комнату Савелия постучалась тетя Дуся.
— Я к тебе буду заходить, помогать по хозяйству, можно? — попросила она.
— Я справлюсь! — сказал Савелий. — Но вы заходите, тетя Дуся. Мама уважала вас.
— А как же иначе? — удивилась тетя Дуся. — Мы с твоей мамой… ну как тебе сказать… были свойскими, что ли. Я ее понимала, и она меня, никогда не ссорились. И жизни у нас хорошо не сложились, что у нее, что у меня. Я помню твоего отца. Хорошо помню. Он часто приносил маме цветы, а когда ты объявился на свет, потащил ей в роддом огромный букет. Вот так… так, Савелий. И еще скажу, что они сильно любили друг дружку. А померла мама потому, что не могла жить без Виктора. И у меня с родителями так же получилось. Померла мать, отец поставил на ее могиле плиту со словами, что прожил он с женою в мире и согласии сорок шесть лет, восемь месяцев и три дня. На дни считал жизнь, когда они были вместе. Поставил плиту и через месяц сам того… от одиночества. Ты теперь один остался, Савелий. Тебе надо жить и жить. Чтобы помнить родителей. Пока ты будешь жить, и они будут. Ничего не поделаешь, Савелий. Так я буду заходить, ладно?
Тетя Дуся ушла, а Савелию показалось, что теперь без мамы их маленькая комната опустела и стала большой и странной. Вещи расположены на своих местах, а чего-то в комнате не хватает. Наверное, маминой заботы, внимания к ним. Часто звонили родственники, настоятельно приглашали в гости, но он отнекивался, пропускал занятия в школе, пока не вспомнил, что в последние свои дни мама просила его, даже требовала зайти в милицию и получить паспорт, ведь еще месяц назад ему исполнилось шестнадцать лет. Савелий вскочил с кровати, быстро и резко, словно его ударило током. Мама, наверное, чувствовала, что ее покидают силы, и хотела, чтобы у сына был этот документ, как право на жизнь. Уныние и тоска в мгновение покинули Савелия, появилась цель — выполнить мамино желание. Он очень пожалел, что не сделал это раньше. Савелий буквально добежал до отделения милиции.
— Где тут получают паспорта? — отдышавшись, спросил он у дежурного милиционера.
— А вы написали заявление? Принесли метрику? Две фотокарточки?
— Нет.
— Так сделайте это, — сказал милиционер.
— Через час буду! — выпалил Савелий.
— Чего спешите? — удивился милиционер.
— Надо! — решительно вымолвил Савелий и побежал домой за метрикой и фотокарточками.
Паспорт выдавала суровая полная женщина с угловатыми, мужскими чертами лица. Она исподлобья посмотрела на Савелия:
— Чего это ты не похож на еврея!
— Разве? — удивился Савелий.
— Точно, — уверенно сказала она, — отец и мать — евреи, а ты — типично русский парень. Я оставила свободным место для твоей национальности. Кем ты хочешь быть: русским или евреем, — картаво произнесла она букву «р».
Савелий испугался, что эта грозная и обладающая властью женщина не выдаст ему паспорт или задержит его оформление.
— А как вы считаете? — неуверенно промямлил Савелий, думая, как его учили, что все национальности в стране равны.
— Я записала бы, что ты русский, тем более что ты ничем не отличаешься от наших ребят из Рязани. Чего в тебе еврейского?
— Не знаю, — окончательно растерялся Савелий.
— Так как тебя записывать — русским или евреем?! — раздраженно посмотрела на него суровая женщина.
— Пишите, как вы считаете нужным, — вытаращив от страха глаза, вымолвил Савелий.
— Значит, ты русский! — утвердительно сказала женщина и сделала в паспорте соответствующую запись.
Савелию на мгновение показалось, что он в чем-то предал мать, отца, но он тут же отбросил эту мысль как неверную. Он успокоился только тогда, когда новенький паспорт оказался в его руках. «Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза…» — вспомнились стихи Маяковского. «Как время летит, уже в моде узкие брюки», — подумал Савелий. Дома он посмотрел на себя в зеркало и отвел взгляд в сторону. Чересчур бледно и неухоженно выглядел он, воспалены глаза, провалились щеки. Савелий распрямил плечи и решил отныне заниматься по утрам гимнастикой, быть крепким, чтобы никто не заметил его сиротливости. И еще Савелий подумал, что вопреки людям, порушившим жизнь родителей, он постарается, и очень, чтобы фамилия Крамаров не исчезла из бытия.
Памятная встреча
В школьной, да и последующей жизни Савелия было мало праздников. Даже под Новый год, у дяди, он чувствовал себя в какой-то степени гостем. Тетя Мария пыталась заменить ему маму, гладила его по голове, чего он не любил, смотрела на него грустными глазами, как на сироту, говорила так, чтобы все видели ее заботу о мальчике, оставшемся без родителей: «Савелий, возьми обязательно еще кусочек холодца!» Она говорила искренне, но Савелий думал в это время, что никто не заменит ему маму, и попытки тети Марии сделать невозможное не приносили ему особой радости, боль от ранней и, как он считал, преждевременной гибели родителей, в чем были повинны злые, равнодушные люди, навеки поселилась в его сердце, о чем он тогда еще не подозревал.