— Есть! — вдруг закричал один из них, доставая с полки тисненный золотом дореволюционного издания том с речами известного адвоката Плевако.
Начальник взял книгу в руки, перелистал ее и, наморщив лоб, отложил в сторону.
— Не то.
— А где ваши записки? — обратился он к адвокату.
— Какие? — удивленно спросил Виктор Савельевич.
— Ну, эти, — замялся начальник, — эти, которые вы использовали, выступая в суде.
— Вам нужен мой архив, — догадался Виктор Савельевич и привстал со стула.
— Не вставайте! — грозно заметил ему начальник чекистов. — Мы сами достанем. Где он, ваш этот… архив?
— Под кроваткой ребенка, — грустно ответил Виктор Савельевич.
— Ишь куда запрятал, — ехидно произнес один из участников обыска, сдвинул коляску и разбудил маленького Савелия. Тот замотал головой, разглядывая незнакомых дядей, и, не найдя среди них ни отца, ни сидящую на кровати маму, громко заплакал.
Начальник нахмурился, его раздражала дикая теснота в комнатке, мешавшая работать, и тут еще подействовал на нервы пронзительный плач ребенка.
Чекист, собирающий папки Виктора Савельевича, предложил вывезти коляску в коридор.
— Не положено, — вздохнул начальник.
— Так он еще малец, даже не ходит, — заметил другой чекист.
— Не положено! — повысил голос начальник, хотя и понимал, что маленький ребенок не выберется из коляски, не совершит ничего преступного, ничего не спрячет и не выбросит, но свято следовал инструкции.
— А еще придется делать опись, писать отчет, — вздохнул третий чекист, пересаживая Виктора Савельевича со стула у письменного стола на стул, стоящий у небольшого обеденного столика.
«Слава богу, что комната маленькая и вещей немного», — подумал про себя начальник, которого громкий плач Савелия начал выводить из равновесия.
— Успокойте ребенка! — разрешил он матери. Она взяла Савелия на руки, прижала к себе, и мальчик, по инерции простонав менее минуты, замолчал.
Чекисты облегченно вздохнули. Понятые расписались, где им показали, не читая, под чем ставят подписи, и покинули комнатку.
— Прощайтесь, — заключил начальник, обращаясь к родителям Савелия.
Мальчик последний раз увидел отца, обнимающего мать, почувствовал на своем лице их слезы и, словно осознавая пришедшую в его семью беду, разревелся, и настолько сильно, что чекисты поспешили выйти из комнаты.
— Хватит! — приказал начальник Виктору Савельевичу и жене, схватив мужа за плечо.
— Береги Савелия. Я вернусь! — глотая слезы, успел вымолвить Виктор Савельевич, которого чекисты подтолкнули к двери. Он понимал, что сказал на суде лишнее, сказал правду, чего не делали другие защитники в подобных процессах, не считая, что чем-то нарушил закон, — наверное, не мог поступить иначе. И вот наступила расплата.
Соседи, еле приоткрыв двери, с изумлением наблюдали, как чекисты выводили под руки их соседа, к которому они не раз обращались за советами и который никому из них не отказывал в просьбах, даже составлял их заявления и письма в различные государственные инстанции, письма логичные, юридически обоснованные, и настолько, что на них далеко не всегда приходил отказ, чаще обещания разобраться в том или ином деле. Выходя на общую кухню, соседи боялись встретить его жену, не зная, как реагировать на происшедшее, боясь выразить ей сочувствие, из-за чего можно было пострадать. Они страшились друг друга, подозревая, что кто-нибудь из них может написать донос в НКВД. Даже перестали разговаривать между собой, обходясь общими, ничего не значащими фразами, касающимися кухонных вопросов.
Бася лежала на кровати в шоковом состоянии. Она машинально накормила Савелия, он успокоился после неожиданного вторжения чужих людей. «Я — твоя мама, — прошептала она сыну, — я не дам тебя в обиду, спи, миленький». А теперь она находилась в полузабытьи, путались мысли в голове, страх за судьбу сына мутил сознание, но постепенно она заставила себя думать четче. Вспомнились недавние разговоры с Виктором, ночные доверительные беседы, ведшиеся тихо, чтобы не разбудить Савелия и от боязни того, что и стены имеют уши. В невиновности мужа она не сомневалась, ни на мгновение, ни на йоту. Ни в чем не корила его, хотя и прежде советовала, а потом просила не участвовать в судебном процессе над врагами народа. Муж, далёко не тщеславный человек, но молодой адвокат, жаждущий интересных дел, мог отказаться от защиты известного в стране человека, и, наверное, вся его вина состояла в том, что он нетрафаретно, не как другие коллеги провел защиту. Видимо, в адвокатуре ему сказали или намекнули, как нужно вести себя на процессе, но он не смог перебороть свой честный и принципиальный характер, исполнил долг, не думая о последствиях. После процесса нервничал, на улице опасливо оглядывался назад, проверяя, не следит ли кто-нибудь за ним.
— Неужели ты думаешь, что кому-то очень нужен, что сотворил преступление? — однажды, после того как он в очередной раз боязливо огляделся вокруг, заметила ему жена.
— Что я мог сделать, как ты думаешь? Вчера сошел с рельсов трамвай, на шахте в Донецке случился обвал. Неужели это моих рук дело? Но я почти уверен, что скоро будет процесс над вредителями, якобы совершившими обвал. И водителя трамвая могут посадить, даже могут найти людей, подговоривших его нанести урон нашему транспорту.
— Ты шутишь? — сказала жена.
Виктор отрицательно покачал головой и больше не сказал ни слова, показывая жене, что они находятся на улице, и снова обернулся назад. Его страх, наверное, не в такой степени, как у него, передался жене. Ночью, когда уже уснула квартира, а в этом Бася убедилась, пройдясь по коридору и увидев, что во всех комнатах погас свет, она тихо спросила у мужа:
— Виктор, неужели ты серьезно думаешь, что за тобою следят? И как ты это определяешь?
— Очень серьезно, — шепотом ответил муж, — меня могут посадить даже за анекдот, который я рассказал на дне рождения у своего товарища.
— За какой анекдот? Ты мне его рассказывал?
— Нет, — сказал муж, — даже тебе боялся его рассказать, а в компании выпил, захотелось чем-то развеселить друзей, и я ляпнул, что в центре Москвы к еврею подходит приезжий и спрашивает: «Вы не знаете, где здесь Госстрах?» — «Не знаю, — отвечает еврей, — а Госужас — вот», — и показывает на здание Лубянки.
Бася засмеялась, довольно громко, не могла сдержаться.
— Ты смеялась слишком громко, — прошептал Виктор, — точно так же поступил и я, не мог сдержаться на процессе, даже в компании, где никто не тянул меня за язык. Такой у меня характер. Ничего со мной не поделаешь. А как я узнаю людей, следящих за мною? По их пустым однотипным лицам, даже по трафаретной одежде. Кстати, ты помнишь, как выглядели особисты в «Зойкиной квартире»?
— Нет, — призналась Бася, — я даже удивилась, когда узнала, что спектакль сняли с репертуара.
— Зато я как юрист, а Булгаков как писатель — мы оба, наверное, знали, как одеваются особисты. У них на складе, видимо, не было выбора в одежде. Так вот, особисты, пришедшие арестовывать Зойку, были одеты в одинаковые костюмы и желтые туфли. Других туфель у них в ЧК не было. Я обратил внимание на эту деталь, мне было очень смешно. Давно не видел такую искрометную пьесу.
— За что же ее сняли? — поинтересовалась Бася.
— Не знаю, — шепотом произнес Виктор. — Могли снять просто за то, что пьеса талантливая. Это началось давно… — не договорил задуманное Виктор и замолчал.
— Говори, — попросила жена, — тем более, если начал. Ты же знаешь, какая я любопытная. Говори!