Помимо того, что Савелий был талантлив от природы, он многое добирал самообразованием. Он относился к редкому типу прекрасно образованных, думающих и, главное, умеющих точно формулировать свои мысли художников. У него всегда была очень живая, умная и красивая речь. Он хорошо разбирался в философии, знал мифологию, историю, музыку, театр, кино. Не говоря уже о серьезном знании художественной литературы. С ним было интересно общаться, и он сам притягивал интересных людей. Когда Савелий жил в коммунальной квартире на Кропоткинской, у него в доме всегда собирался народ. Он был очень гостеприимным хозяином и к нему любили заходить на огонек. В те времена люди более тесно общались, наверное, к этому их побуждал информационный и интеллектуальный голод. Собирались поэты, художники, актеры, композиторы, писатели — самая разнообразная публика. Были споры, дискуссии, застолья. И, несмотря на такую свободную, богемную жизнь, как могло показаться со стороны, у Савелия была жесткая дисциплина — он ежедневно занимался живописью. Это правило никогда не нарушалось. Днем у него были рабочие часы, а вечером — пожалуйста, приходите общаться.
Савелию была присуща еще одна довольно редкая в наш прагматичный век черта. Он по натуре был эстет. Органически не выносил чего-то некрасивого. Я помню, как он говорил, что англичане были тысячу раз правы, когда считали, что самый большой недостаток в человеке — это отсутствие вкуса. При этом они имели в виду нечто большее, а именно, аспекты личности: чувство гармонии, чувство цвета, аллергию к пошлости, врожденное достоинство и чувство такта. Поскольку Савелий учился в Текстильном институте, а позже работал в Доме Моды Зайцева, то он понимал толк в одежде. В институте делал диплом по моделированию обуви и всю жизнь был неравнодушен к дорогой, красивой обуви. Правда, потом с возрастом стал относиться к внешнему виду проще. Я думаю, что и свою фигуру он создал из стремления к красоте. По подобию греческих атлетов, которых еще в детстве он видел в Пушкинском музее. Кроме того, он хотел быть сильным, независимым, непохожим на задавленных жизнью обывателей, которых видел вокруг. Он с юности занимался гимнастикой, делал упражнения на кольцах и брусьях. Вообще был очень спортивным, быстрым в движениях, делал все молниеносно. Жизнь в нем буквально бурлила. И даже когда ему было за шестьдесят, сзади казалось, что идет юноша — пружинящая, легкая походка, не шел, а летал. Он выглядел молодо не только за счет того, что был спортивным, но и потому, что занимался творчеством. Когда человек так глубоко уходит в творчество, это молодит.
Савелий долго искал себя. После института занимался чеканкой. Когда я с ним познакомилась, он чеканкой уже не занимался, он искал себя в живописи. Вначале это были лирические произведения, он упивался колоритом, цветом, и как всякий художник, нащупывал свой стиль в живописи. Потом, по мере созревания, вышел на свою тему. Недостатка в идеях у него никогда не было. В одной из ранних картин «Зимнее утро» он изобразил это в живописных образах. Накопив достаточный запас работ, Савелий поступил в Горком художников графиков и в 1986 году у него состоялась первая выставка на Малой Грузинской. На этой выставке было очень много народа. В то время, чтобы посмотреть выставку на Малой Грузинской, зачастую собиралась очередь. Выставлялись художники различных творческих групп — «десятки», «двадцатки». Савелий никогда ни в какие группировки не входил принципиально. Он, по натуре волк-одиночка, всегда был вне стаи. Предпочитал работать самостоятельно.
В своих картинах Савелий отображал время, в которое он живет. В этом смысле он воспринимал жизнь как журналист. Если его увлекала какая-нибудь идея, он ее долго вынашивал, прикидывал в уме различные композиции, потом молниеносно за день, за два писал картину. Для художника это очень быстро. Он не придавал значения мелочам, тому, как прописана та или иная деталь. Важно было перенести идею на холст. То, что его волновало в данный момент, то он и выплескивал на картину. Савелий был замечательный колорист, у него богатый живописный язык от открытого цвета до нежнейших переливов, наполненных горячими и холодными рефлексами. Это хорошо видно в его пейзажах. Он мог писать красивые интерьерные вещи. Но это был не его путь, он поставил перед собой другую задачу. Искусство стало исчерпывающим содержанием его жизни. Благодаря ему он достиг своей главной, сокровенной цели — подчинить свое существование чему-то высшему, стоящему над обыденностью мира, в котором он жил. Он считал, что если заведет семью, то ему придется разбрасываться, обеспечивая жену и детей, и он не сможет все силы отдавать искусству. Он вел довольно аскетический образ жизни, многого себе не позволял, а все силы и средства вкладывал в живопись. Это и покупка холстов, красок, подрамников, организация выставок, творческие поездки и многое другое. Все это недешево. При всем аскетизме он был очень щедрым, благодарным человеком. Если кому-то искренне нравилась его работа, он снимал ее со стены и дарил. Он обижался на меня за то, что я не никогда не просила подарить мне что-нибудь из его работ. Но мне было жаль разрушать целостную коллекцию его картин. Коммерческая сторона искусства Савелия мало заботила. Он понимал, что эти картины непродаваемы, что никто не будет покупать такие серьезные работы. Но, с другой стороны, был убежден, что его работы нужны. Когда начались гласность и перестройка, у него пошли одна за другой выставки в ЦДХ и во многих других залах. И, судя по отзывам зрителей — думающих зрителей, такие работы были интересны. Ну, а были и такие посетители, которые проходили мимо. Им нужны были пейзажи, натюрморты, что-нибудь радующее глаз, и не более того. Савелий писал для думающих людей.