Укрощение Мамоны, 1996, холст, масло, 105х70 см.
Что касается его собственного творчества, то Савелий был довольно самокритичен. Если на выставке у него ничего не покупали, он считал это провалом. Сам же он говорил, что настолько привык к неудачам, что даже не огорчался. И когда председатель горкома художников-графиков Эдуард Дробицкий отдал ему свою мастерскую на Смоленке, он был просто счастлив, очень любил ее и всегда поддерживал идеальный порядок. Со временем превратил мастерскую в настоящую галерею и назвал ее «Крейдос», соединив в одном слове несколько древнегреческих понятий. В его мастерской всегда было интересно бывать, особенно когда он показывал какую-нибудь новую вещь. Тогда показ превращался в настоящую дискуссию об искусстве: о том, почему он выбрал для работы данный сюжет, и почему для воплощения замысла он предпочитает концептуальный синтез как направление в живописи. Савелий говорил, что концептуальный синтез вбирает в себя все достижения мировой культуры, что у него нет желания подчинить себе окружающее пространство, а он хотел бы раствориться в нем. И как бы ни шокировали зрителей его полотна, все они остаются в рамках традиционной эстетики. Он считал себя одним из немногих художников, которые зафиксировали хронику нового времени.
У Савелия были работы, которые нравились ему самому, но они ушли в музеи или частные коллекции. Из картин, с которыми он сам не хотел расставаться — а у каждого художника есть такие полотна,— ему наиболее дорога была «Венеция в снегу». Это не просто пейзаж, а очень красивая и глубокая работа. Перед самой смертью он эту картину подарил своему другу Сергею, который принял участие в его судьбе, нашел больницу в Обнинске, где лечат облучением. Это Савелию продлило жизнь на полгода.
Савелий всегда вел активную жизнь, он настолько привык быть здоровым, что не придавал значения незначительным недугам. И заболел тяжело потому, что упустил время. Если бы он сделал операцию раньше, то все бы обошлось. Он надеялся, что его сильный организм справится с болезнью. Напряженно занимался организацией выставки, а когда хватился, было уже поздно. Последние три года у него «пошли стихи откуда-то». Даже будучи больным, выпустил книгу стихов, сам ее оформил и отдал в редакцию. Очень переживал за судьбу своих картин, не знал, что с ними будет. Я не переставала удивляться внутренней силе и благородству Савелия. Он никогда не давал понять, что тяжело болен, вел себя очень мужественно и попрежнему много работал. Даже за месяц до смерти он написал радостную картину «Новый год в Амстердаме». Ехать с окраины города, где он жил, и подниматься в мастерскую ему было очень трудно. Он делал это из последних сил, потому что, как он говорил, ни дня не может не творить. Это был творец по своей сути. Человек умирал, разрушался, а художник продолжал в нем жить. Когда он уже не мог выходить из дома, он писал стихи. Он сам называл это «поэзотерапия». Его мужество и сила воли, с которой он переносил страдания, поражают. Он всегда, даже зная, что его ждет, был в хорошем расположении духа, никогда не жаловался, старался находить хорошее даже в мелочах. Но, к сожалению, болезненное отношение к несправедливости очень угнетает человека. Много художников, актеров погибают на взлете, потому что обостренно все воспринимают. Равнодушный, серый человек долго существует в своем мирке, его мало что волнует. А талантливые люди часто уходят раньше, потому что они сгорают изнутри.