Даже в этот момент отчаяния ее души
В ее безжалостном рандеву со смертью и страхом,
Ни один крик с ее уст не сорвался, ни один зов о помощи;
Никому она своего горя тайну не выдала:
Ее лицо было спокойно и храбрость ее сохраняла безмолвной.
Но все же, лишь ее внешняя самость страдала и билась,
Даже ее человечность была полубожественной:
Ее дух Духу во всех открывался,
Ее природа ощущала всю Природу как свою собственную.
Обособленная, живя внутри, она все жизни несла;
Отчужденная, она несла в себе мир:
Ее страх был един с великим космическим страхом,
Ее сила была основана на силах космических,
Вселенской Матери любовь была любовью ее.
Против зла в жизни корнях пораженных
С ее личным горем как его клеймом отличительным
Острый мистический меч она сделала из своей боли.
Одинокий ум, как мир широкое сердце,
К никем не разделенной работе Бессмертия она поднялась.
Сперва жизнь не горевала в ее обремененной груди:
На коленях первозданной дремоты земли
Инертная, в забвении освобожденная,
Распростерто покоилась, бессознательно, на краю разума,
Тупая и спокойная, как звезда или камень.
В глубоком ущелье безмолвия меж двух царств
Она, удалившись от горя, не беспокоимая заботой, лежала,
Здесь ничто не напоминало о горе.
Затем медленное воспоминание слабое шевельнулось, подобное тени,
И, вздохнув, она свои руки положила на грудь
И узнала близкую боль застарелую,
Глубокую, спокойную, давнюю, там естественной ставшую,
Но не знала, почему она там и откуда она.
Сила, что ум возжигает, была еще убрана:
Слуги жизни тяжелы, нерасположены были,
Как рабочие без зарплаты восторга;
Угрюмый, гореть факел чувства отказывался;
Лишенный помощи мозг не находил своего прошлого.
Только смутная земная природа владела каркасом.
Но сейчас она шевельнулась, ее жизнь разделила ношу космическую.
По ее тела безгласного крика призыву
Ее сильный ширококрылый дух назад путешествовал,
Назад к ярму судьбы и неведения,
Назад к труду и смертных дней гнету,
Молнией путь пробивая сквозь символические видения странные,
Через отлив морей сна.
Ее дом Природы ощутил колебание незримое,
Быстро освещены были затемненные комнаты жизни
И ставни памяти к часам распахнулись,
И усталые ноги мысли к ее двери приблизились.
Все пришло назад к ней: Земля, Любовь, Рок, -
Древние спорщики, ее окружили,
Как в ночи борющиеся фигуры гигантские:
Боги, рожденные из Несознания смутного,
К усилию и боли божество пробуждали,
И в тени ее сердца пылающего
В мрачном центре ужасного спора,
Страж безутешной пучины,
Наследующий земного шара агонию долгую,
Каменно-неподвижная фигура богоподобной Боли высокой,
В Пространство остановившимися безучастными глазами таращилась,
Что видят пучины горя безвременные, но не цель жизни.
Уязвленный своей суровой божественностью,
К своему трону привязанный, он ждал, неуступчивый,
Ежедневного подношения ее непролитых слез.
Весь жестокий вопрос часов человека снова поднялся.
Страдания и желания жертва,
Которую земля предлагает Экстазу бессмертному,
Вновь началась под вечной Рукой.
Пробужденная, она сомкнутый марш мгновений терпела
И на этот зеленый улыбающийся мир опасный глядела,
И слышала крик живущих невежественный.
Среди тривиальных звуков, сцен не меняющихся
Ее душа поднялась, противостоя Року и Времени.
В себе неподвижная, она силу копила.
Это был день, когда должен умереть Сатьяван.
Конец песни первой
Песнь вторая
Предмет спора
Между тем, удалившись в поля тайные мысли,
Ее ум двигался в многообразном прошлом,
Что жило опять и видело своего конца приближение:
Умирая, оно нерушимо в ней жило;
Преходящее и исчезающее из глаз преходящих,
Невидимое, роковой призрак себя,
На своей фантомной груди оно несло будущее.
По тропинке пролетавших событий, назад далеко убегающей,
Двигался вспять поток упорных часов
И на берегу разлива мистического,
Населенного любимыми обликами, ныне больше не видимыми,
И тонкими образами вещей, что прошли,
Ее свидетельствующий дух, обозревая Время, стоял.
Все, на что она когда-то надеялась, о чем мечтала, что было,