И ведут мысль и стремление плоти,
И вожделение острое, и ее желания голод.
Это тоже он наблюдал в ее сокрытом потоке
И до чудесного источника проследил ее действия.
Мистическое Присутствие, исследованию или власти ничьим недоступное,
Творец этой игры света и тени
В этой сладкой и горькой парадоксальной жизни
Интимностей души просит от тела
И быстрой вибрацией нерва
Присоединяет его механические пульсы к свету и любви.
Он зовет спящие воспоминания духа
Вверх из глубин подсознания под пеною Времени:
Забывшие свое пламя счастливой истины,
С отяжелевшими веками глаз, что с трудом видят,
Они приходят, замаскированные как желания и как чувства,
Словно сорные травы, что плывут на поверхности какое-то время
И в сомнамбулическом течении всплывают и тонут.
Нечистые, деградировавшие, хотя движения эти — ее,
Всегда небесная истина размышляет в глубинах жизни;
В самых темных членах ее горит тот огонь.
Касание восторга Бога в актах творения,
Утраченное воспоминание счастья
Таится еще в немых корнях рождения и смерти,
Бесчувственная красота мира отражает восторг Бога.
Того восторга улыбка находится, тайная, всюду;
Он течет в дыхании ветра, в соке дерева,
Его яркая пышность цветет в листьях, цветах.
Когда жизнь пробилась сквозь свою полудрему в растении,
Что страдает и чувствует, но не может пошевелится и крикнуть,
В звере, в крылатой птице, в человеке, что мыслит,
Он делал из стука сердца ритм своей музыки;
Бессознательные ткани он принудил проснуться
И просить счастья и зарабатывать боль,
И трепетать с наслаждением и смехом восторга недолгого,
И дрожать в боли, и жаждать экстаза.
Императивный, безгласный, едва понимаемый,
Слишком далекий от света, слишком близкий к существа сердцевине,
Во Времени от вечного Блаженства странно рожденный,
Он давит на средоточие сердца и вибрирующий нерв;
Его напряженный поиск себя разрывает наше сознание;
Причина нашего страдания и удовольствия лежит в этом жале:
Имеющее инстинкт, но слепое к своей истинной радости,
Желание души выскакивает навстречу преходящим вещам.
Всей Природы желание страстное, которому никто не может противиться,
Приходит, вздымаясь сквозь кровь и ожившее чувство;
Ее причина — экстаз бесконечности,
Он превращается в нас в конечную любовь и вожделения,
В желание побеждать и иметь, ухватить и держать,
Расширить пределы и комнату жизни, удовольствия раздвинуть границы,
Биться и побеждать и своим собственным делать,
В надежду свою радость смешать с радостью других,
В стремление обладать и быть обладаемым,
Наслаждаться, давать наслаждение, чувствовать, жить.
Здесь была его попытка, краткая и ранняя, быть,
Его быстрый конец восторга секундного,
Чей штамп неудачи через невежественную жизнь всю проходит.
Налагающий все еще свою привычку на клетки
Фантом темного и неудачного старта,
Как призрак, преследует все, о чем мы мечтаем, что делаем.
Хотя на земле есть прочно утвержденные жизни,
Работа привычки или чувство закона,
Устойчивое повторение в потоке,
Все еще являются его корнями желания, одного и того же извечно,
Страсти есть вещество, из которого сделаны мы.
Это было первым криком просыпающегося мира.
Это цепляется за нас все еще и запирает бога.
Даже когда рожден ум и душа приняла форму,
В звере, рептилии и человеке, что мыслит,
Это продолжается и является всей их жизни источником.
Это тоже было нужно, чтобы дыхание и жизнь могли быть.
Поэтому дух в конечном невежественном мире
Освободить свое заточенное сознание должен,
Вырваться в маленьких струях в стрелах дрожащих
Из запечатанной нескончаемости Несознания.
Затем он копит медленно массу, на Свет смотрит вверх.
Эта Природа живет, к своему истоку привязанная,
Хватка низшей силы ее все еще держит;
Из глубин несознания ее инстинкты идут;
Ее жизнь — сосед Ничто неживого.
Под этим законом был мир сделан невежественный.
В загадке затемненных Обширностей,
В страсти и самоутрате Бесконечного,
Когда все было погружено в Пустоту отрицающую,
От ночи Небытия никогда не могло б быть спасения,
Если бы Бытие во тьму не нырнуло,
Принося с собой свой тройной мистический крест.